Похищенный. Катриона

– Ах, Алан, вдуматься только! – сказал я. – Вон там меня ждет все, что душе угодно, птицы летят туда, лодки плывут – всякому, кто пожелает, путь свободен, одному лишь мне нельзя! Прямо сердце надрывается!

В Лаймкилнсе мы зашли в трактирчик, который от других домов отличался только знаком над дверью, и купили у миловидной девушки-служанки хлеба и сыра. Еду мы взяли с собой в узелке, облюбовав шагах в пятистах за селением прибрежный лесок, где рассчитывали посидеть и закусить. По дороге я то и дело заглядывался на противоположный берег и тихонько вздыхал; Алан же, хотя меня это в тот час не слишком занимало, погрузился в задумчивость. Но вот он стал на полпути.

– Приметил ты девушку, у которой, мы это покупали? –

спросил он, похлопав по узелку.

– А как же, – ответил я. – Девица хоть куда.

– Тебе понравилась? – вскричал он. – Э, друг Дэвид, вот славная новость.

– Ради всего святого, почему? – спросил я. – Нам-то что от того?

– А вот что, – сказал Алан, и в глазах его заплясали знакомые мне бесенята. – Я, понимаешь, питаю надежду, что теперь мы сумеем заполучить лодку.

– Если б наоборот, тогда еще пожалуй, – сказал я.

– Это по-твоему, – сказал Алан. – Я же не хочу, чтоб девчонка в тебя влюбилась, Дэвид, пускай только пожалеет; а для этого вовсе не требуется, чтобы ты пред нею предстал красавцем. Дай-ка я посмотрю, – он придирчиво оглядел меня со всех сторон. – Да, быть бы тебе еще малость побледнее, а впрочем, вполне сгодишься: не то калека сирый, не то огородное пугало – словом, в самый раз.

А ну, направо кру-гом, шагом марш назад в трактир добывать себе лодку!

Я, смеясь, повернул вслед за ним.

– Дэвид Бэлфур, – сказал он, – ты у нас, на свой лад, большой весельчак, и такая работенка тебе, спору нет, –

одна потеха. При всем том, из любви к моей шкуре (а к твоей собственной и подавно), ты уж сделай одолжение, отнесись к этой затее серьезно. Я, правда, собрался тут разыграть одну шутку, да подоплека-то у нее нешуточная: по виселице на брата. Так что сделай милость, заруби себе это на носу и держись соответственно случаю.

– Ладно уж, – сказал я, – будь по-вашему.

На краю селения Алан велел мне взять его под руку и повиснуть на нем всей тяжестью, будто я совсем изнемог; а когда он толкнул ногой дверь трактира, он уже почти внес меня в дом на руках. Служаночку (как того и следовало ожидать), кажется, озадачило, что мы воротились так скоро, но Алан без всяких объяснений подвел меня к стулу, усадил, потребовал стаканчик виски, споил мне маленькими глотками, потом наломал кусочками хлеб и сыр и стал кормить меня, как нянька, и все это с проникновенным, заботливым, сострадающим видом, который и судью сбил бы с толку. Ничего удивительного, что служанка не осталась равнодушной к столь трогательной картине: бедный, поникший, обессиленный юноша и возле него –

отечески нежный друг. Она подошла и встала рядом, опершись на соседний стол.

– Что это с ним стряслось? – наконец спросила она.

Алан, к великому моему изумлению, накинулся на нее чуть ли не с бешенством.

– Стряслось?! – рявкнул он. – Парень отшагал столько сотен миль, сколько у него волос в бороде не наберется, и спать ложился не на сухие простыни, а куда чаще в мокрый вереск. Она еще спрашивает, что стряслось! Стрясется, я думаю! «Что стряслось», скажет тоже!.. – И, недовольно бурча себе под нос, снова принялся меня кормить.

– Молод он еще для такого, – сказала служанка.

– Куда уж моложе, – ответил, не оборачиваясь, Алан.

– Ему верхом бы, – продолжала она.

– А где я возьму для него коня? – вскричал Алан, оборачиваясь к ней с тою же показной свирепостью. – Красть, по-твоему, что ли?

Я думал, что от такой грубости она обидится и уйдет –

она и впрямь на время умолкла. Но мой приятель мой хорошо знал, что делает; как ни прост он был в делах житейских, а на проделки вроде этой в нем плутовства было хоть отбавляй.

– А вы из благородных, – сказала она наконец, – по всему видать.

– Если и так, что с того? – сказал Алан, чуть смягчившись (по-моему, помимо воли) при этом бесхитростном замечании. – Ты когда-нибудь слыхала, чтобы от благородства водились деньги в кармане?

В ответ она вздохнула, словно сама была знатная дама, лишенная наследства.

– Да уж, – сказала она. – Что правда, то правда.

Между тем, досадуя на роль, навязанную мне, я сидел, как будто язык проглотил, мне и стыдно было и забавно; но в этот миг почему-то сделалось совсем невмоготу, и я попросил Алана более не беспокоиться, потому что мне уже легче. Слова застревали у меня в глотке; я всю жизнь терпеть не мог лжи, однако для Алановой затеи само замешательство мое вышло кстати, ибо служаночка, бесспорно, приписала мой охрипший голос усталости и недомоганию.

– Неужто у него родни никого нет? – чуть не плача, спросила она.

– Есть-то есть, но как к ней доберешься! – вскричал

Алан. – Есть родня, и притом богатая, и спал бы мягко, и ел сладко, и лекари бы пользовали самолучшие, а вот приходится ему шлепать по грязи и ночевать в вереске, как последнему забулдыге.

– А почему так? – спросила девушка.

– Это я, милая, открыть не вправе, – сказал Алан. – А