Похищенный. Катриона

лучше вот как сделаем: я насвищу тебе в ответ песенку.

Он перегнулся через стол чуть ли не к самому ее уху и еле слышно, зато с глубоким чувством просвистал ей начало «Принц Чарли всех милее мне».

– Во-он что, – сказала она и оглянулась через плечо на дверь.

– Оно самое, – подтвердил Алан.

– А ведь какой молоденький! – вздохнула девушка.

– Для этого… – Алан резнул себя пальцем поперек шеи,

– уже взрослый.

– Эка жалость была бы! – воскликнула она, зардевшись, словно маков цвет.

– И все же так оно и будет, если нам как-то не изловчиться, – сказал Алан.

При этих словах девушка поворотилась и выбежала вон, а мы остались одни: Алан – очень довольный, что все идет как по маслу, я – больно уязвленный, что меня выдают за якобита и обращаются как с маленьким.

– Алан, я больше не могу! – выпалил я.

– Можешь – не можешь, а придется, Дэви, – возразил он. – Если ты сейчас смешаешь карты, так сам еще, может быть, уцелеешь, но Алану Бреку не сносить головы.

Это была сущая правда, и я только застонал от бессилия; но даже мой стон сыграл Алану на руку, потому что его успела услышать служанка, которая в этот миг вновь прибежала с блюдом свиных колбас и бутылью крепкого эля.

– Бедняжечка! – сказала она и, поставив перед нами угощенье, тихонько, дружески, как бы ободряя, коснулась моего плеча. Потом сказала, чтобы мы садились за еду, а денег ей больше не нужно; потому что трактир – ее собственный, то есть, вернее, ее отца, но он на сегодня уехал в

Питтенкриф. Мы не заставили просить себя дважды, ведь жевать всухомятку хлеб с сыром мало радости, а от колбасного благоухания просто слюнки текли; мы сидели и уплетали за обе щеки; девушка, как прежде, оперлась на соседний стол и, глядя на нас, думала что-то свое, и хмурила лоб, и теребила в руках завязки фартука.

– Сдается мне, язык у вас длинноват, – наконец сказала она, обращаясь к Алану.

– Зато я знаю, с кем можно говорить, а с кем нельзя, –

возразил Алан.

– Я-то вас никогда не выдам, – сказала она, – если вы к этому клоните.

– Конечно, – сказал он, – ты не из таких. Вот что я тебе скажу: ты нам поможешь.

– Что вы, – и она покачала головой. – Я не могу.

– Ну, а если б могла? – сказал Алан.

Девушка ничего не ответила.

– Послушай меня, красавица, – сказал Алан, – в Файфе, на твоей земле, есть лодки – я своими глазами видел две, а то и больше, когда подходил к вашему селению. Так вот, если б нашлась для нас лодка, чтобы в ночное время переправиться в Лотиан, да честный малый не из болтливых, чтобы привел лодку на место и про то помалкивал, две души человеческие спасутся: моя – от возможной смерти, его – от верной. Не отыщется такая лодка, значит, остались мы с ним при трех шиллингах на все про все; а куда идти, что делать, чего ждать, кроме петли на шею, – верь слову,

ума не приложу! Так неужто, милая, мы уйдем ни с чем?

Ужель ты согласна покоиться в теплой постели и нас поминать, когда ветер завоет в трубе или дождик забарабанит по крыше? Ужель кусок не застрянет в горле, как сядешь за трапезу у доброго очага и вспомнишь, что вот он у меня, горемычный, гложет пальцы с голоду да с холоду где-нибудь на промозглых болотах? Больной ли он, здоровый, а все тащись вперед; пускай уже смерть схватила за горло, все равно влачись дальше под ливнями по долгим дорогам; когда же на груде хладных камней он испустит последний свой вздох, ни одной родной души не окажется подле него, только я да всевышний господь.

Я видел, что эти мольбы приводят девушку в смятение, что она бы и не против нам помочь, но побаивается, как бы не стать пособницей злоумышленников; а потому я решился тоже вставить слово и унять ее страхи, поведав крупицу правды.

– Вам доводилось слышать про мистера Ранкилера из

Ферри? – спросил я.

– Ранкилера, который стряпчий? – сказала она. – Еще бы!

– Так вот, мой путь лежит к его порогу, – сказал я, –

судите же, могу ль я быть лиходеем. Я вам и более того скажу: хоть жизни моей, по страшному недоразумению, точно угрожает кой-какая опасность, преданней меня у короля Георга нет сторонника во всей Шотландии.

Тут лицо девушки заметно прояснилось, зато Алан сразу помрачнел.

– Чего же больше и просить, – сказала она. – Мистер

Ранкилер – человек известный.

И она поторопила нас с едой, чтобы нам скорее выбраться из селения и затаиться в прибрежном лесочке.

– А уж во мне не сомневайтесь, – сказала она, –

что-нибудь да выдумаю, чтобы вас переправить на ту сторону.

Ждать больше было нечего, мы скрепили наш уговор рукопожатием, в два счета расправились с колбасами и вновь зашагали из Лаймкилнса в тот лесок. Это была, скорей, просто купа дерев: кустов двадцать бузины да боярышника вперемежку с молодыми ясенями – такая реденькая, что не могла скрыть нас от прохожих ни с дороги, ни со стороны берега. И, однако, как раз здесь предстояло нам сидеть дотемна, утешаться благодатною теплой погодой, доброй надеждой на избавление и подробно обсуждать все, что нам остается сделать.