Поход Мертвеца

– Даже не думай. И в шутку не говори. Землю могут отобрать, она окажется неплодородна, больна, ее проклянут, ее истопчут копыта конницы, ее отберут по суду, ибо она приглянулась кому-то из знати. Я не хочу детям жизни на обочине. Наша дочь должна жить в городе, получить образование, завести свое дело, найти хорошего мужа, а ты предлагаешь ей коров доить. Чему она научится, какое знание обретет – только что отец ее бросил все ради прихоти уйти от жизни и насладиться землепашеством, в котором ничего не смыслит. Я видела таких во Фратере, да в любом крупном городе их без счета: брошенок, разведенок. Они остались одни, у них дети. Они берутся за любую работу. Скажи, как думаешь, какая работа в Урмунде наиболее женская? Скажи?

– Больше всего гадальщиц, ведуний, танцовщиц, актрис, есть ведь женские театры Нонга, для которых пишут известнейшие драматурги, есть гильдии ювелиров, белошвеек. Да что спрашивать, только спорт и кухня не приемлет женщин.

– А как тебе уборщицы, золотарки, укладчицы – труб, камней в мостовую, кирпичей в стены. Много ты видел трубочистов или столяров, кирпичников или гончаров? Нет, конечно, для богатых делают богатые же, но миски и плошки – это женская доля. Всех тех, кто приходит, от безденежья, от безысходности в большой город в поисках любой работы, кто готов пахать, как раб, за кусок хлеба для своего ребенка. Урмунд построен трудом и слезами женщин. Потому и назван мужским царством.

– Лискара, ну что ты. – Мертвец не ожидал от нее подобного. – Все, больше не будем об этом. Я найду себе другое занятие: вышибалой в дорогой бане, телохранителем важного сенатора, неважно. А ты будешь рисовать камеи, кулоны, диадемы и броши. Тебе ведь нравится это.

Лискара немного отошла. Прижалась к Мертвецу, обняла, ткнулась носом в грудь.

– Ты прав, мне нравится создавать. Последние работы придумывала сестра, ничего в этом не смыслит, но все равно настояла. Хозяйка же. Только две и продалось, остальное в Утху вернется, – она улыбнулась задорно. – И напишу ей приписку: «Извини, твое не пользуется спросом, попробуй сама продать». Вот тогда точно не будет считать меня бездельницей и приживалкой.

– Будет кусать локти, да поздно, – он улыбнулся. – Ну вот мы и поссорились, – женщина недоуменно подняла глаза.

– А разве это хорошо?

– Влюбленные всегда ссорятся, – меж ним и Либурной на первых порах дня не проходило, чтоб искра не проскакивала. Потом, почти тотчас же, замирение.

– Нет, я стараюсь не доводить до такого. Все можно решить миром.

– Так ведь все бывает, – оба улыбнулись. Лискара повернулась на бок, еще несколько мгновений разглядывала его, потом закрыла глаза, погрузившись в сон. Неф, покачиваясь на темных волнах, медленно нес их все дальне и дальше на юг, с каждым днем приближая место прибытия.

Но добираться до порта Сланы все равно пришлось долго, больше месяца корабль плыл, то подгоняемый зефиром, то останавливаемый нотом. Неф пытался лавировать, но когда южный ветер становился слишком сильным, сдавался, спуская паруса. Уподобиться легкому иолу, способному идти галсами даже при самом яростном встречном ветре, неповоротливому кораблю не удавалось. Нот приносил тяжкую жару, исходившую, верно, от самых берегов приближавшейся Эльсиды. Лискара рассказывала: в древней стране лишь самые берега и русла рек покрыты зеленью, а дальше на юг простирается сперва преддверие пустыни, степь, перемежаемая редкими деревами, и после десятка-другого миль жидкой растительности начинается бескрайняя пустыня. Как далеко уходит она на юг, неведомо, никто из путешественников не добрался до противоположного ее края, а те, что пытались оплыть материк, натыкались на буйные ветра и острые рифы. По слухам, в нескольких тысячах миль на юг пустыня сдавалась, открывая свободу могучим зарослям, тянущимся еще на тысячи миль дальше. Но это уже одна из легенд о великом Тионе, на своей стовесельной галере проплывшем по всем известным и неведомым морям и вернувшемся домой, чтобы отправиться в новое странствие. Его корабль оказался столь потрепан всеми ветрами, что нуждался в серьезной починке, и чем больше латали его дыры, тем больше находили новых. В конце концов верная галера сменила все доски, гвозди, переменилась вся, до последней веревки. Когда Тион взошел на корабль, он не узнал его. И, не узнав, умер, ибо часть души, вложенная в галеру, оказалась мертва, заменена полностью, по досточке, на новую, чуждую. Этого мореплаватель перенести не смог. Когда его снесли на сушу, он уже не дышал.

Все дни путешествия влюбленные проводили вместе, спускаясь только в столовую и вечером выходя на палубу пересчитывать звезды. Наемнику казалось: женщина приглядывает за ним, со страхом ожидая повторения случившегося. Но прошел день, другой, неделя, а замирания сердца не случалось, Лискара потихоньку отходила. До Сланов оставалось всего ничего, около сотни миль.