Поход на Бар-Хото

Вдруг словно ветер пронесся над площадью. Под его порывом непрочное братство торгующих распалось, как подброшенное лопатой на току неочищенное зерно распадается в воздухе на зерно и полову. Китайцев стало сносить в одну сторону, монголов – в другую. Нас с Цаганжаповым захватило и понесло общим движением.

30

На истоптанных цветниках перед дворцом фудуцюня горел костер из китайских столиков и лежанок. По периметру ограды толпились цырики. Еще за воротами я услышал их возбужденно-сдержанный, как в театре перед началом спектакля, гул и стук дамаров. Использовать эти храмовые инструменты могут исключительно ламы, но, пробравшись вперед, я увидел, что из наших лам в наличии всего двое – презираемый даже пастухами и обозными гадатель по бараньим лопаткам, сифилитик и пьяница, чьим предсказаниям никто не верил, и мальчик-хуврэк. Они-то и стучали ладонями в барабанчики.

Рядом стояли знаменосцы с полковыми штандартами и хоругвью Зундуй-гелуна. Передние ряды занимала бригадная аристократия, но даже при беглом взгляде я отметил, что многих здесь не хватает. Это наводило на мысль, что и ламы, и некоторые офицеры постарались избежать участия в том, что должно произойти.

Напрасно я пытался это узнать: все отмалчивались. Наконец, один офицер, считавший себя моим другом, сказал, что русским здесь нечего делать, мне лучше уйти. Никаких разъяснений я от него не добился, и это еще сильнее разожгло мое любопытство.

Дамары загремели громче, едва из дворца вышел Зундуй-гелун. Он был без оружия, в монашеской курме, но, должно быть, лишенной каких-то обязательных знаков духовного сана, который ему предстояло возложить на себя завтра. Глаза блестели, как у кокаиниста, но лицо было безжизненным, походка – неуверенной. Позднее, задним числом, я нашел метафору, способную передать мои тогдашние ощущения: казалось, в нем поселилась некая сила, соприродная его душе, но не вполне обжившаяся в его теле.

Имя этого квартиранта открылось после того, как хуврэк и гадатель запели в обычной манере буддийских молебнов: «Поклоняемся тебе, якша Чжамсаран, тебе, страж веры, владыка смерти, одаренный лицом, на которое невозможно смотреть…»

Скоро я перестал разбирать слова, но просить Цаганжапова о помощи, раз сам он ее не предложил, не хотелось. В паузах слышно было, как потрескивает костер, шумит разорванный пламенем воздух и вдалеке, за крепостными стенами, сварливо кричат грифы, стараясь отогнать гложущих верблюжьи туши собак.

Зундуй-гелун шагнул вперед и остановился у костра лицом ко дворцу. Оно было запрокинуто, от судорожно дергающейся головы разлетались брызги пота. Я кожей ощутил, как толпу охватывает благоговейный трепет.

Хуврэк и гадатель по-прежнему тянули свой гимн: «Ужасный, пламенеющий, как огонь при конце мира…»

Двое дергетов вывели из дворца румяного стройного юношу. На нем были форменные штаны и башмаки с высокой шнуровкой, но выше пояса не осталось даже рубашки. Цаганжапов шепнул мне, что это китайский лейтенант, найденный среди отравившихся товарищей.

Он шел, ссутулившись, затравленно вздрагивая при каждом прикосновении идущих за ним конвоиров. Ясно было: надеяться ему не на что, в лучшем случае будут бить палками.

Я повернулся и хотел выбраться из толпы, но ни один из теснившихся вокруг цыриков не подвинулся, чтобы дать мне дорогу. Все неотрывно смотрели в одну точку у меня за спиной.

Я посмотрел туда же – и с осторожной надеждой убедился, что ничего страшного там не происходит; напротив, вопреки моим опасениям, Зундуй-гелун с ободряющей улыбкой раскрыл объятья навстречу еле живому от страха бедняге-лейтенанту.

– Я говорил ему, что этот парень готов сформировать милицию из пленных, – услышал я голос протиснувшегося ко мне Дамдина. – Он приветствует его как союзника.

Зундуй-гелун шире развел руки. «Ну же! Смелее!» – говорила вся его поза, но я истолковал ее не как жест примирения или прощения – порывов, Чжамсарану совершенно не свойственных, а как приглашение отречься от прошлого, сменить кожу вместе с мундиром и тем самым избавиться от наказания палками.

Стук дамаров сделался мягче, глуше, и все-таки прошло не меньше минуты, прежде чем лейтенант робко сделал первый шаг. Казалось, он не может поверить своему счастью.

Еще шаг.

Еще.

Подавшись вперед, Зундуй-гелун принял его в объятия, но за мгновение до того, как сомкнуть их у него за спиной, внезапным резким движением вывернул локоть правой руки, одновременно встряхнув кистью, и из рукава в ладонь ему скользнул монгольский нож с узким прямым лезвием. Нож вонзился лейтенанту под лопатку как раз в тот момент, когда он наконец ответил улыбкой на улыбку своего убийцы.

Дергеты, не давая лейтенанту упасть, подхватили его с обеих сторон. Он бился в агонии. Удерживая его одной рукой, Зундуй-гелун наотмашь распластал ему подреберье, вырвал кровавый ком еще конвульсирующего сердца и победно воздел его над собой. Он, видимо, ожидал приветственных кликов, но их не было. Все молчали.