Похороны писателя

– Ближе к сути! – техник прервал речь г-на писателя, повысив голос. Он стоял опершись на дверь, от пота у него были мокрые волосы и шея. Казалось, еще чуть-чуть и мастер вылетит в дверной проем и умчится прочь, но обязательства перед нанимателем сдерживали его. Хозяин же вовсе сжался от такого события, он потерял всю нить разговора и забыл, что хотел спросить. Еще какое-то время г-н писатель стоял неподвижно, а затем, когда понял, что ему срочно нужно остаться наедине с собой, он решил в самой деликатной форме выпроводить работника.

– Ну что ж, засим откланивайтесь и в карету!

– Че? – резко и выразительно спросил мастер и сдвинул брови, по-видимому, не приняв высокий слог и резкую смену настроения хозяина квартиры. – Это все, или еще чего скажете?

Г-н писатель еще какие-то секунды смотрел на него с приподнятой веерообразно жестикулирующей рукой в надежде на какие-либо действия, но его выражение лица стремительно менялось. Постепенно он сконфузился до такой степени, что сам бы не разобрал собственного бормотания:

– Ну, я… ладно, до понедельника… имею в виду я… – он так опешил, ощутив ком в горле и тяжесть в голове, и на секунду очутился в некой прострации. Он знал, что нужно выпроводить работника, но будто не мог принять никакого решения, чтобы сдвинуться с мертвой точки физически и умственно.

– Можно побыстрей, е-мае, пожал-ста, папаша! – все переменилось очень быстро и мастер, как виделось хозяину квартиры, навис над ним грозным коршуном и находился теперь в господствующей позиции.

– «Что делать? Чего этот дурень стоит как вкопанный? Ужас! Мне плохо! Уйди! Уйди! – писатель то замирал, то подрывался внутри, кругом все плыло, а он до сих пор искал, как выставить наглеца за дверь, – Деньги, точно! Нужно дать ему денег, и он уйдет!»

Г-н писатель стал быстро совать в карман работника купюры, которые сминаясь и прорываясь то падали на пол, то оставались висеть кусками на кромке кармана. Литератор сгорал от чувства стыда и был полностью раздавлен вышедшей из-под контроля ситуацией. И стоило ему в одну секунду вновь взглянуть на бордовое от духоты и мокрое от пота недоумевающее лицо мастера, как вдруг он понял, что не дышит. Ему так поплохело, что для облегчения он был вынужден справить малую нужду внутрь брюк. В глазах потемнело, но его туловище вместо того, чтобы упасть, решило застыть на месте вопреки чудовищной слабости.

Мастер попятился назад, приоткрыв рот, но, сделав шаг, ощутил за собой массивную дверь. Загнав висящий остаток купюры внутрь кармана, он мигом щелкнул замок и исчез на нижних этажах.

Простояв неподвижно долгие минуты, тело писателя отмерло. Он запер дверь, а после, ругаясь на себя и почему-то на общество, пошел в ванную.

На утро он твердо для себя решил во что бы то ни стало до понедельника приступить к написанию первичного плана произведения. Такого типа план формально можно сделать и в тетради. Потому к процессу теперь должно добавиться традиционное рукописное изложение, что, сказать по правде, он давно оставил. Но, к несчастью, писатель, только усадив себя за стол, расслабившись и приготовившись к работе, вспомнил, что в его кабинете, да и во всей квартире нет ни одного листка бумаги. Эта мысль так расстроила его, что он опять погрузился в раздумья и был не в силах приступить к какой-нибудь работе и даже принять пищу стало ему в тягость. Такое положение вернуло писателя в постель, и он остался там до глубокой ночи. Иногда он лишь на секунду приподымался над подушкой, чтобы взглянуть на небо и ветви обкорнанных тополей за окном.

Так прошло еще несколько дней. Они были такими же долгими и бессмысленными, как те, что шли перед ними. Невозможно было представить, какую внутреннюю силу необходимо иметь для созидания, для какого-то хоть сколь-нибудь существенного действия. И еще большую силу нужно почувствовать в себе, дабы пересилить эту дремоту, заражающую все пространство вокруг г-на писателя. Даже часы, казалось, зевают в его квартире и время перестает иметь движение. Многие часы день ото дня художник пытался заняться любого рода полезным, да и просто убивающим время делом. Но не мог ни к чему приступить. Единственное, что получалось – мыслить и погружаться в себя. Никакая вещь теперь не интересовала его столь же серьезно, как суть собственной идеи.

Надо полагать, он, обладая до предела интересным складом ума и характером, не мог не подметить еще и то сочетание фактов, при котором каким-то странным образом все его действия заканчиваются тогда, когда появляется попытка открыть новое и начать действовать по-новому.