Похороны писателя

Тянулось время, дни уходили, г-н писатель стал заметно меньше питаться, чтобы не взращивать в себе лишнего потенциала, который некуда будет девать. Помысел его питал изнутри спящее тело и бодрствующий внутри себя разум. Он совсем оставил уборки, гигиену и редко выходил из спальни. Однажды, вставая с кровати утром, он упал на пол оттого, что поскользнулся на собственных слюнях, которые как-то накапали за ночь, и, пролежав так почти час, обнаружил за кроватью старый карандаш. Внезапно творческий дух, как показалось, постепенно вошел внутрь его похудевшего тела и, хотя желание писать уже сместилось на второй план, уступив внутренним рассуждениям, он вытащил его из-под кровати. Затем, когда он уже понял, что чертить ему не на чем, то оторвал маленький кусочек обоев в ванной комнате, и прямо на нем стал царапать какие-то линии или даже схематичные рисунки. Мало кто назвал бы это планом к произведению, а слов там и вовсе не было. Г-н писатель чертил с каждой секундой все усерднее, глаза его уже не смотрели на сам процесс, а были закрыты, но вдруг гриф старого карандаша надломился, сам карандаш выпал из его дрожащей руки и покатился под ванну. Поняв, что произошло, писатель кинулся было к ржавой ножке ванны, хватаясь за нее и протягивая руку вперед, но не успел схватить деревянное перышко – оно уже скрылось в черноте проема, и в этот момент, когда мыслитель смотрел, как карандаш укатывается прочь в темноту, в мутных покрасневших белках его глаз отразилась вся бесконечная пустота и безмятежный покой этой тьмы, что привлекла его, пусть на секунду, но он почувствовал это холодное влечение. Встав с грязного пола, бледный, абсолютно потерявшийся творец увидел, что на клочке обоев нарисовано нечто, вроде супрематической черной фигуры-четырехугольника, которая была выполнена точно и аккуратно.

Стремительно вылетев из ванной и приблизившись вплотную к телефону, г-н писатель набрал номер конторы – той самой, что занималась его компьютером – и стал ждать ответа.

– «День добрый! Возможно ли узнать, женщина, что там с моей заявкой? Еще месяц назад или даже чуть больше сломался компьютер, приходил ваш специалист, и вот до сих пор… Что? Что значит – не работают? Не работают уже давно? Если, может, переехали, то где офис? Подождите! Подождите, пожалуйста! Но я хотел… Это же знаете что!? Вы мне…» – он хотел объяснить подробнее, тверже, повысив голос. Безусловно, потребовать номер тех, кто мог знать адреса или контакты нового отделения, но так растерялся и внезапно обессилел, что с той стороны телефонной линии будто почувствовали его состояние, потому что тотчас же положили трубку. Повалившись на пол от слабости, он полежал в абсолютном онемении еще чуть-чуть и уполз в спальню, где облокотился на изножье кровати.

Писатель стал теперь чаще думать о сложностях и витиеватостях собственной задумки, его сутками занимало ведение внутриголовных дискуссий, построение схем. И незаметно для себя, он почти уже перестал вспоминать о прошлом, размышлять о будущем, о вечерах и обществах, о мирской жизни, о возможном успехе. Отказ от еды, общебытовых вещей, лишних мыслей и личных потребностей позволил еще глубже погрузиться в поиски, методологию, вовнутрь всех концепций, а зачастую даже и критику собственных идей, что было ново. Организм его заметно высох, живот впал, а кожа губ побелела и сошла, но это не вызывало никаких опасений и ни капли тревоги не возникало у него по поводу физического состояния. Иногда писатель резко вскакивал среди ночной темноты, произнося: «Гипнос!» Даже засыпал он чаще не своим телом, а телом внутреннего мыслителя, который вел сказания в его торжествующем разуме.

Он все еще ждал какого-то решения, какого-то знака и возможности, чтобы приступить к материализации своих мыслей, потому как не мог избавиться от беспокойного состояния и ощущения своего человеческого дыхания. В скором времени такой знак поступил – в квартире отключили электричество, какие-то люди стали мешать ему, барабаня и звоня в дверь, один раз в жилище чуть не вломились буйствующие соседи. И с этого момента в потемневшую от грязи и скатавшихся волос голову стало приходить ясное понимание того, что необходимо спешить. Теперь что-то появляется: чуть видная, еле чувствуемая, совсем незаметная для прошлого его состояния вещица.

Г-н писатель уже не обращал внимания на то, сколько однородных или противоречивых, но, что важно, постоянно взаимодействующих друг с другом самостоятельных систем мысли он создает и держит внутри. Казалось, разум его рождает подсознание в подсознании, истину в истине. Он многое чувствовал, думал о своей даче в глухой русской деревне и сонной природе тех мест, где застыло время его семьи, детство, воспоминания и покой. Он понял, что ему попросту невозможно ни осуществить здесь что-либо действительное, ни прийти к концу, ни вовсе – быть, опуская даже то, что сама замлевшая жизнь в этих стенах всегда была без сомнения теплой и равномерной.