Похвала добродетели

Гостил я однажды у дяди в селе. Невестка наша, как и полагается, водрузила на стол блюдо милых мне хычинов, а рядом поставила пол-литровые кружки с пенящимся айраном. Не успел я проглотить и первый кусочек, как она с грустью в голосе сказала:

— Давно не ездила я в город на хороший той[5]. А ты все медлишь, все ждешь чего-то. Девушки перевелись, что ли? Никто этому не поверит, клянусь единственным братом, чья жена родила уже девять детей!

Моя рука с полукругом хычина; свернутого в трубочку, остановилась на полпути и бессильно упала в тарелку. Мой могучий аппетит, который был верен мне при всех обстоятельствах, на этот раз бесследно исчез, будто его никогда и не было.

Из состояния оцепенения вывел меня мудрый, рассудительный дядя:

— А я вот что скажу, — тихо начал он, — торопиться не стоит. Больше того — совсем не нужно спешить. И слушаться никого не надо. Ну к чему тебе эта обуза — он кивнул головой в сторону жены. — Эх, мне бы твои годы да мой теперешний ум! — Дядя хлопнул меня по спине тяжелой ладонью. — А то ведь как женился — докладывай, куда идешь, объясни, зачем идешь, отвечай, когда придешь...

— Не говори глупости! — перебила его жена. — У твоего племянника голова светлая, а твои неуместные речи могут сбить его с толку.

— А я вовсе не шучу, — поднял голову дядя. — Посмотри вон на ту фотографию. Тогда я был холост. А теперь посмотри на меня. Вот что сделала со мной семейная жизнь. И тебя это ждет, — дядя ткнул пальцем мне в грудь. — Если женишься. И черная голова станет совсем не черной, и джигитская статность превратится... ох, во что превратится! — Мой упитанный дядя с огорчением погладил себя по объемистому животу.

— Ну и вздор несет! Ну и вздор! — замахала руками дядина супруга. — Как Ходжа говорил, ты и в молодости не был тем, что называется джигитом.

— Память у тебя коротка! Одного я только не пойму, как сумела ты опутать меня, как я мог вот так, ни за что, отдать тебе в руки свою свободу, которая горцу нужнее, чем воздух!

Скоро мой мудрый дядя и не менее мудрая невестка наша позабыли о своем молодом родиче и отправились в дальнюю дорогу воспоминаний.

— Несчастная я! Как не повезло мне с мужем! А ведь сколько настоящих джигитов, и красотой и благополучием видных, засылали в дом моего отца сватов! Сколько орлиных взглядов привлекала моя красота! — Это сказала невестка.

— Вслед мне тоже не одна черноглазая вздыхала, но судьба злым оком посмотрела на меня. — Это сказал дядя.

Я уехал, не ожидая конца воспоминаний. Уехал, так и не поняв, кто прав, а кто не прав.

А тот роковой вопрос продолжал отравлять мое существование. Еще через год все тот же вопрос был при мне уже постоянно, подобно репью, прицепившемуся к брюкам. Не проходило дня, чтобы я не слышал его дважды, трижды, а то и десяток раз...

Встречаю Домалая, известного завсегдатая питейных заведений:

— Я, братишка, в глубокой обиде на тебя, — говорит он, чуть не плача. — Почему не пригласил меня на той?

— Так я же еще не женат!

— Ну, так женись, Багырбашев! Женись поскорей! Ну как это можно до сих пор не жениться! — В голосе Домалая нотки глубокого, неподдельного горя.

Встречаю соседа Бимурзу, который женился недавно в четвертый раз:

— Вот что, дружок. Пора и тебе решиться. Все равно этого нельзя избежать. И вот что я тебе еще скажу: семья — великое дело. Семья — это счастье. Поверь мне, это так. Иначе бы я столько раз не женился.

Ко мне домой нагрянул родственник из Герпегежа:

— Нет-нет-нет! — оттолкнул он меня. — Я с тобой и здороваться не желаю. Как ты еще осмеливаешься людям в глаза смотреть? А? Чего ты ждешь? Или думаешь, еще слишком молод? Совсем еще мальчик, а? Я, брат, в твои годы...

— Уже имел двоих детей от первой жены и одного от второй, — вежливо подсказал я ему.

— Точно! А ты? — крикнул он, и лицо его исказилось гримасой брезгливости.

— Ты, Биаслан, прав, как всегда. Давай лучше по рюмочке?

— Не зубоскаль, несчастный! Я не шутить приехал. И пить с тобой ни за что не стану! Вот увидишь, сбрею я усы и бороду, покрашу волосы в черный цвет, привезу невесту будто бы для себя, отпраздную свадьбу в твоем доме, а потом уеду, оставив тебе невесту. Вот тогда и позубоскалишь, собачий сын! Ну что уставился? И когда ты, наконец, нальешь мне рюмку?!

Все это было не столько забавно, сколько опасно. Знаю, герпегежцы слов на ветер не бросают. Скажут — сделают.

С тревогой в сердце отправился я в тот вечер к Алиму — своему старому другу, чтобы хоть немножко отвлечься.

У Алима тряслись стены от веселого детского визга и хохота. Сам он ползал по полу на четвереньках. Двое сидели на его спине верхом, третий тянул за галстук, а четвертый хлестал отца чуть пониже спины проводом от электроутюга. Мне тоже стало весело, я рассмеялся, а малыши алчно набросились на меня с явным намерением укротить и объездить.

— Любят тебя дети... — многозначительно сказал Алим, вытирая пот и заправляя рубашку.

— А где бийче? — спросил я.

— Не знаю. Или в парикмахерской, или у соседки телевизор смотрит. А я вот ребят воспитываю. Педагогическая поэма, так сказать. И самому не скучно. А как ты?