Похвала добродетели

И тут встал именинник. Губы его тряслись, а острый кадык то проваливался за узел галстука, то выныривал снова. Однако Зулкарней Азнаурович быстро взял себя в руки и пошел к трибуне, прихватив с собой (нечаянно, по-видимому) ту самую двустволку. Подойдя к микрофону, он вытащил левой рукой большой белый платок и мощно протрубил в него носом. В динамиках раздался такой звук, словно пара семитонных самосвалов опрокинула кузова, груженные камнями. Те несколько служащих, что подремывали в задних рядах зала, подскочили с мест и зааплодировали. Все остальные на всякий случай к ним присоединились. Зулкарней Азнаурович молча пережидал овацию. Потом задумчиво поднял ружье, усталым движением приложил его к плечу и почему-то прицелился в центр зала. Служащие замерли. Наступила стерильная тишина. Тогда Зулкарней Азнаурович приставил ружье к ноге и начал говорить. Начал, как и всегда, с гневного бичевания бесфамильных нарушителей трудовой дисциплины и безымянных бракоделов. По привычке отметил достигнутые успехи и по своему обыкновению призвал встряхнуться, мобилизоваться, догнать и обогнать. В этом месте он всегда останавливался в ожидании рукоплесканий. Прозвучали они и на этот раз. Затем он продолжил, но теперь непривычно тихим и даже сердечным голосом:

— Дорогие друзья, любимые подчиненные! Здесь много звучало сегодня теплых и справедливых слов. Очень хороших и умных слов. Я согласен, что без меня будет трудно обойтись. Я сидел, слушал и думал. Нет, не должно страдать производство. Я не хочу, чтобы это... чтобы стены осиротели. Не хочу бросать вас в беде. Без моего руководства и этих... бесценных... которые указания. Я решил идти не на пенсию, а идти навстречу пожеланиям коллектива. Остаюсь. С вами — до конца!

Зулкарней Азнаурович повесил ружье на плечо и твердой походкой, четко печатая шаг, двинулся в зал.

Хабиль и доктор Перевод Л. Лиходеева

Каждый, кто глянет на Хабиля — Сумонаева сына, на его широченные плечи, на его нартскую походку, на его лицо, превосходящее полную луну, невольно воскликнет: «Вот берекет, вот настоящий тулнар, способный разорвать железо! Тьфу, машалла».

В нашем селе немало джигитов, которых природа гор наделила силой зубра, ловкостью джейрана и видом благородного оленя. И все же Хабиль стоит особняком, и нет ему равных.

Лет ему под сорок. Но никто из молодых не осмеливался тягаться с ним. Даже именитые борцы с вежливой улыбкой уклонялись от встречи на кругу с ним, с Хабилем, у которого — львиная хватка и ловкость вышеупомянутого джейрана.

А что касается здоровья, так наш Хабиль, как говорили его почтенные родители и родители его родителей, сроду не знал, что такое болезнь. Весьма и весьма смутно представлял он себе, что такое всякие там насморки, головные боли, не говоря уже о явлениях более серьезных.

Хабиль превосходил своих сверстников также и в таком важном деле, как свадебное застолье. С вечера до полуночи он мог есть-пить, а с полуночи до желтого рассвета — петь героические песни под эжиу охрипших и изрядно захмелевших друзей.

Ну, а если нужно было ломать бедренную кость барана, то эта кость ходила по кругу только до тех пор, пока не попадала к Хабилю. Потому что он брал ее из левой ладони в правую и без заметных усилий ломал — будто это был кукурузный кочан. Все восторженно охали, но Хабиль без внешнего волнения передавал обломки парню, который следил за порядком на столе.

Теперь нам станет понятной привычка Хабиля весьма обидно шутить над теми, кто жаловался при нем на какой-нибудь недуг. Уж он издевался, как хотел. А что касается врачей, так Хабиль вообще не питал никакого уважения к их делу. «Бездельники в белых халатах», — говаривал он о врачах.

Однажды Хабиль увидел нашего доктора и пригласил его невежливым криком:

— Уо, салам алейкум, доктор! Не проходи, дорогой, мимо. Джамауат давно скучает по тебе! А если ты прихватил свою большую иглу, мы бы тут полечили кое-кого. На свете развелось больно много хнычущих — жить не дают!

— Хабиль, — сказал не очень-то довольный доктор, — ты насильно тащишь в свое общество прохожего, который не желает тебе зла.

— Садись, доктор, — настаивал Хабиль, — садись! И прочитай-ка нам лекцию. Хоть и станешь ты молоть всякую чепуху, все же хоть не скучно будет!

Доктор ответил, скрывая обиду:

— Если ты не веришь моему слову, то какой смысл отягощать твой слух звуком моего голоса?

— Ну что ты, доктор, — сказал Хабиль. — Зачем обижаешься? Я прошу тебя ответить только на один вопрос. Ответишь — и мы станем почитать тебя не только как доктора, но как профессора. Разве тебе это не лестно?

— Что ж, — вздохнул доктор, — говори. Может быть, ты удостоишь меня своим высоким признанием.

— Итак, настрой свои уши на мои уста, — сказал Хабиль. — Вот вы, нарядившись в молочно-белые халатики, посиживаете в чистеньких, прохладных кабинетах, раздевая до самого основания всех, кто попадается под руку. Вы их прослушиваете, общупываете, просматриваете насквозь и пропускаете через них электрический ток...