Похвала добродетели

— Тише, — сказал Мурадин. — В полночь пришел. Там у них после смены бурное было собрание. С начальством поцапался. В сквернейшем настроении заявился.

— Было бы любопытно посмотреть, как он умеет ссориться.

— Сейчас увидишь, — вдруг зарычал Азрет и бросил подушку в Хасана. — Ну что за народ! Поспать по-человечески не дадут, — он повернулся на другой бок. Хасан услужливо сунул ему под голову толстую подушку.

От общежития до нижней станции «канатки» минут десять ходьбы. Хасан шагает по только что вымытому тротуару, вдыхая неповторимый запах утра. Он идет, перекинув пиджак через плечо.

На станции Хасан встретил Заура. С какой-то недовольной миной на лице, он частыми затяжками «съедал» сигарету. Но, увидев Хасана, улыбнулся, и Хасанова тонкая костлявая рука утонула в лопатистой ладони Заура.

— Ну как, братик, кошмары не снились после трудового дня?

— Снились. Не очень страшные, но довольно занимательные. Как ты узнал?

— Что узнавать-то? Со всеми это бывает одинаково. И я не был исключением. Ну, ничего, теперь голубые сны пойдут. Кажется, день будет хороший, должны план перекрыть. Может, старичков сегодня положим на лопатки.

«Старички» — это все, кроме комсомольско-молодежной.

— Да надо бы положить, я не возражаю, — согласился Хасан.

Снова закачалась и поползла вверх кабина подъемника. Туда, где рядом с облаками лежала точка опоры Хасана. Твердая надежная точка. Он в этом был почти уверен.

Ребята негромко переговаривались, а юный водитель-высотник смотрел на них — рыжекудрых и черноусых, задумчивых и веселых.

Ему захотелось стать своим в этой когорте молодых крепких мужчин. Стать частью этого единого целого, но и, конечно, остаться самим собой.

Краснобокий вагончик уже прошел над утесом, на котором крепко стояла одинокая сосенка на семи ветрах, но обласканная лучами щедрого горного солнца.

ПРО АНАБИОЗ. И ПРО СОВЕСТЬ ТОЖЕ

— Хасан, ты вообще много спишь. Неужели и сейчас завалишься, — сказал Азрет, возвратившийся из комнаты отдыха, где смотрел телевизор. — Это нам, старичкам, впору на покой, а в твои годы...

— У меня не было желания смотреть фильм про шоферов. У нас на карьере можно увидеть в живом виде то, чего не увидишь ни в каком фильме. А насчет реплик и не говори. Сплошной фольклор, сдобренный такими красочными словечками... Что же касается сна, так он удлиняет жизнь. Верно говорю, доктор?

Мурадин молча слушал, положив книгу рядом с подушкой. Он вообще-то мало говорил, но поддерживал беседы с удовольствием. Хасан же, который так забавно спешил стать взрослым, был ему явно симпатичен. На этот раз Мурадин не полностью поддержал Хасана.

— Здоровый сон, конечно, необходим. Но спать сверх всякой меры — это значит не удлинять жизнь, а наоборот, — сокращать. Я имею в виду сознательную, творческую жизнь.

— А я вот хотел бы заснуть и проснуться через лет двести-триста, — размечтался Хасан. — Земля совсем другая. Люди уже давно при коммунизме. А я им: «Салам алейкум, милые потомки! Как жизнь молодая? Предок я ваш трехвековой давности. Примите меня в свой кош, и я вам расскажу кое-что такое любопытное из вашей скандальной истории». Представляю, как бы они обрадовались.

— А ты уверен, что предок, задрыхнувший еще в юности, был так уж для них интересен? — спросил Азрет.

— О чем ты говоришь! Увидеть живого предка! Представьте, Емельян Пугачев вваливается к нам, а рядом — великий весельчак Ходжа Насреддин. Или сам Александр Сергеевич. Здравствуй, дескать, племя младое, незнакомое! Вот было бы!

— А я все-таки считаю, что Пушкин, да заодно и Ходжа Насреддин, перед потомками не в долгу. А тебе было бы неудобно и невежливо являться к потомкам после трехвековой спячки, — стоял на своем Азрет. — Чем ты, собачий сын, занимался, пока твои современники трудились в поте лица во имя нашего светлого настоящего? Проспал, братец, свою эпоху! Тунеядец ты и паразит.

— Его нужно обследовать, — сказал Мурадин. — У него патологические сдвиги в сознании.

— Еще чего? — всерьез удивился Хасан. — Обследовать себя я мог бы доверить только будущим поколениям. Для них я был бы как живой экспонат археологии. Или истории.

— Скорее как экспонат отжившей психологии, — поставил диагноз Мурадин. — Со всеми пороками, присущими твоему поколению.

— Какие же это, интересно знать, пороки? — Хасан приподнялся на кровати. Его явно увлекала тема разговора.

— Такие пороки, как чрезмерное самолюбие, тщеславие... Эгоизм, если хочешь.

— И все?

— Постой... Корысть, плутовские наклонности, стремление к наживе. Сам же все говоришь о зарплате, которая «украшает» жизнь. И еще — неискренность...

— Не слишком ли много грехов вы на меня навешиваете? — плачущим голосом спросил Хасан. — Я вполне честный, уважительный и достаточно для своего возраста и времени интеллигентный человек, у которого все впереди.

— Ага, чуть не забыл. Еще в тебе копошатся микробы хвастовства и самоуверенности.

— Все равно многовато, — буркнул Хасан. — Вот если бы все это разделить поровну между жителями этой комнаты...