Похвала добродетели

— Права третьего класса получил. Вожу трактор, любую грузовую, «Волгу». Даже велосипед.

Заур озадаченно посмотрел на собеседника.

— Чудной ты. Сверху донизу чудной. Не пойму, кто ты. Или аферист какой, или порядочный.

— Порядочный. Честное слово, в этом я уверен. Насколько — не скажу, но человек я надежный.

— Все равно чудной, — решил Заур, вздохнув, и добавил: — Вообще-то ты не дурак, это я заметил. По-моему даже сообразительный.

— Подающий надежды?

— Верно, — покачал головой Заур, вглядываясь вдаль. — Очень даже подающий. Только один у тебя порок.

— Если бы один... — вздохнул Хасан.

— Болтливый ты немного. Здесь меньше говорят, больше делают. И собранность здесь нужна. Карьер, как правильно заметил, — это не Рио-де-Жанейро и даже не Герпегеж. Это ты усвой крепко. Пока я за тебя отвечаю, мое слово уважай. Порядки здесь строгие. Когда получишь машину — сам узнаешь. За нарушение здесь дают по шее, а то и под зад. В зависимости от степени проступка. Грубо, но необходимо. Рыбий жир пил?

— Не знаю... то есть, нет.

— Так вот, противная штука, но полезная.

— Понял, — ответил Хасан.

...В городке между тем Азрет занимался устройством Хасана в общежитие. По слезной просьбе Хасановой матери, Азрет решил новоиспеченного водителя-высотника поселить в своей комнате, где, кроме него, был еще молодой врач, которого звали Мурадином.

— Вот это твое лежбище, — сказал Азрет, показывая кровать, застланную чистейшим и даже накрахмаленным бельем. — Наша комната не раз получала вымпел за образцовое санитарное состояние. С твоим приходом, думаю, мы не упустим завоеванных позиций.

— Не упустим, — заверил его Хасан. — Не курю, не пью, на пол не плюю, у порога вытираю обувь.

— Я это серьезно. А Мурадин — парень что надо и врач, говорят, хороший.

— Эх, Азрет, умереть мне до самой смерти не дадут, — вздохнул Хасан, щупая докторскую постель. — Дома — врачи, здесь тоже. А между прочим, у него постель мягче, чем моя. Понятно, новичку можно и пожестче.

— Не будь столь изнеженным, — назидательно заметил Азрет, наливая воды из графина, что красовался на столе. — Заруби себе на носу, что ты уже не дома. Мама и сестрица далеко, а постель утром надо прибирать самому. Гладенько и аккуратненько.

— Это я умел и раньше.

— А когда женишься, еще квартиру приличную дадут.

— Я не женюсь. Никогда. Женщины коварны. Не поймешь, чего они хотят. Так и жди подвоха с самой неожиданной стороны.

— Ну и ну. Сказал тоже, — развеселился Азрет. — С каких это пор ты хоть что-нибудь смыслишь в женщинах?

— Вот ты, например, не женат. Хотя намного старше меня!

— Я — это другое дело. У меня сложилось неудачно, — вдруг загрустил Азрет и нахмурил брови. — Ты на меня не смотри...

Азрет не знал: рассказать Хасану про свои дела в плане любви или перевести разговор на другую тему. Он подошел к окну и долго молчал. Хасан заметил, что его поспешность подвела его и на этот раз. Было ему мучительно стыдно, что вдруг задел, по-видимому, незажившую рану этого сильного, но и много испытавшего человека.

— Я, брат, очень любил ее. Порой казалось, что без нее и свет померкнет. Вместе учились. С самого первого курса. И родители ее уважали меня. Часто приглашали к себе домой. Но все разрушилось, когда дело дошло до госэкзаменов. Они, ее родители и она сама, стали уговаривать меня остаться во Фрунзе. Поступай в аспирантуру, а нет — мало ли работы! А я не мог не поехать в свой Состар, который покинул, когда мне было лет девять-десять. Я помнил отчий дом, грушу во дворе. Все помнил. Мне нельзя было не вернуться. Я не мог иначе. А они не соглашались. Какая, мол, родина, рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше. Я не любил эту пословицу. У меня была своя, горская:

Покидая, не ругай страну отцов.
Ты возвратишься в этот край в конце концов.

Ее я, по правде говоря, почти уговорил ехать туда, «где за тучей белеет гора». Но случилось то, чего я не ожидал. Родители, начав разговор на вежливых тонах, уговаривая меня остаться, перешли совсем на иной тон. «Нет, молодой человек, — сказала властная и твердая характером мама, — моя единственная дочь будет в поле моего зрения, более того, вот в этой совсем неплохой квартире, где есть место и для ее будущего мужа». Отец говорил мало. Но он согласился с ней. Я сидел и молчал. Я был уверен, что она сейчас скажет твердо и громко, что поедет со мной, как бы далеко это ни было. Но она молчала. Я встал и, холодно попрощавшись, ушел. Целую неделю ждал в общежитии. Она не пришла и не позвонила даже. Я долго всматривался в толпу провожающих на перроне, когда поезд, медленно набирая скорость, стал покидать пределы города, с которым была так прочно связана моя юность, моя любовь. Многочисленные друзья махали мне руками, шапками, кричали какие-то наставления. Я не слышал никого. Никого не видел. Искал только ее. И не находил...