Похвала добродетели

Пришли немцы. Некогда шумный Состар погрузился во мрак. Люди — старики и женщины, дети малые и подростки — бедствовали. Но Узеир где-то раздобыл тощую кургузую лошаденку и стал возить в Нальчик дрова. Выручка не ахти. Но жить можно было. Никто ему не мешал. Даже немцы не позарились на жалкую старикову кобылу.

Но возмутил немцев другой случай.

Едет Узеир из Нальчика и видит — вдоль дороги сквозь кусты и деревья тянется какой-то диковинный провод с резиновой кожурой. Перерезал Узеир эту находку, сел и поехал на своей арбе, аккуратно сматывая провод на рукоять камчи. Едет и радуется. Скоро он подъехал к Состару и полюбовался на тяжеловесный моток. Вот и жена порадуется! Белье сушить на таком проводе — одно удовольствие.

Узеир еще не успел обдумать, где еще, кроме этого, применить добро, как впереди появился мотоцикл с двумя солдатами. Они заметили нехитрое, но весьма дерзкое занятие старика, пригнали Узеира в село и стали допрашивать. Тучи сгущались над несчастным Узеиром. Немны не собирались прощать ему «диверсию» с телефонным проводом, соединявшим штаб в городе с гарнизоном в селе.

Допрос с целью выявления сообщников ни к чему не привел. Тогда немцы решили собрать других стариков. Но те стали хором объяснять, что Узеир сделал свое дело только из побуждений личной наживы. И что вряд ли было в его планах лишать германскую армию телефонной связи.

Тогда офицер дал команду, и немцы пристрелили и без того немощную лошаденку, а самого Узеира, жестоко избитого, выбросили старикам.

Другой случай — уже после оккупации — был менее трагичен, но все же поучителен для Узеира.

Скоро благодаря своему недюжинному здоровью старик поднялся на ноги и снова стал заготавливать дрова. Немцев уже не было, и жизнь входила в свое прежнее русло. Идет Узеир по лесу и видит издали: что-то темнеет у некрутого склона. Подошел — самолет. Обгоревший немецкий самолет торчал, уткнувшись носом в рыхлую землю. Узеир обошел свою находку и, решив, что это добро не должно пропадать, стал обдирать металлическую обшивку. С немалым трудом приволок неровные листы домой, сделал на ишаке еще один рейс. И скоро Узеировы легкие ведра из трофейного металла стали радостью многих хозяек. Не безвозмездно, конечно. С хвостовым листом вышло осложнение. Под слоем копоти и грязи проявился зловещий когтистый крест. Узеир замазал его какой-то известкой и сотворил дверцу для сарая. Однако после первого же дождя, к великому ужасу старой Кермахан и Узеира, известку смыло, и зловещий знак возник вновь. Узеиру ничего не оставалось, кроме как изрубить дверцу с этим крестом на мелкие части и выбросить на свалку.

Сын старика, молодой офицер Ахмат Дадашев, вернулся живой-здоровый при множестве орденов и медалей. А другой сын со временем выучился и стал директором школы. И сказал тогда старик, что проживет не меньше ста лет. От радости и гордости за сыновей...

Он встретил Хасана слабой улыбкой и погладил его руку своей легкой иссохшей ладонью.

— Хорошо, мальчик, что ты пришел. Хорошо. Теперь я могу и умереть. — Он прикрыл глаза, и кто-то из женщин начал голосить. Он тогда открыл свои потускневшие глаза и велел всех женщин выгнать вон из комнаты. — Ишь, собрались, приготовились. Как вороны. — Потом велел позвать старенькую Кермахан. А рядом — сыновья.

Хасан любил старика. Любил за его причуды и доброту. За его не совсем нормальную, но интересную жизнь.

— Хасан, мой мальчик. Эти оболтусы рожают одних девочек, и у меня нет внука. Но зато есть ты. Самый младший из нашего рода. Я знаю, ты смышленый малый и не подведешь нашу фамилию. В твоем возрасте я сделал много глупостей. Я сжег свою молодость без добрых дел. Бить меня было некому. Зло из меня выбивать. А ты добрый. Добрый и просвещенный. Я хочу, чтобы ты стал настоящим мужчиной. Экономь свои годы. Будь щедрым. Но не на годы. Я вот умираю... Много повидал. Дожил до той поры, когда люди стали не только богаче, но и умней. И жизнь добрая, и воздух прозрачный, и власть мудрая... Я уже не могу говорить. Почему смерть такая торопливая? Будь мужчиной, Хасан, будь лучше нас... Иначе никак нельзя. Вот сейчас умру, а ты закроешь мне глаза. А женщин сюда не пускайте, пока я как следует не умру. Ну, прощайте...

Старый Узеир последний раз улыбнулся, оглядев своих пожилых сыновей и Хасана, и тихо угас. Глаза его закрылись сами.

Хасан был потрясен. Как можно так угадать свою смерть! Как можно было после столь ясной и мудрой речи умереть почти добровольно. Как будто договорившись с самой смертью. К тому же он, Хасан, видел смерть впервые.

Хасан приложился лбом к холодеющим рукам старика и не чувствовал, как горячие слезы потекли по этим грубым, узловатым и уже неживым пальцам, которые в свое время не только хлестали Хасана крапивой, но и ласкали самой нежной, самой теплой скупой мужской лаской... Помер Узеир.

Все село провожало своего патриарха Узеира Дадашева, чья сложная, долгая, полная самых неожиданных поворотов жизнь уже начала превращаться в легенду.

«Я ПОМНЮ ЧУДНОЕ МГНОВЕНЬЕ»