Похвала добродетели

Случилось то, чего не случалось со дня открытия карьера. Молодой водитель, как и обычно, подал свой грузовик назад, к краю отвала, и вдруг в момент подъема кузова обнаружил, что, несмотря на то что тормоза были вроде исправны, машина тихо поползла в сторону пропасти. Муталиф судорожно надавил на тормозную педаль и снова рванул ручной тормоз, который и так был достаточно затянут, но неуклюжая громадина уже ухнула задними колесами с обрыва и продолжала, задрав нос, сползать дальше. Муталиф мигом выпрыгнул из кабины и... стал свидетелем жуткой картины. Самосвал, громыхая, полетел вниз, задевая отвесные утесы и опрокидываясь, как игрушечный автомобильчик. Муталиф на мгновенье подумал, что широкий скальный карниз пониже остановит машину. Но под сильнейшим ударом многотонной груды металла был сокрушен каменный уступ, а у машины оторвалось одно колесо, потом кузов, и, уже не останавливаясь до самого дна глухого каньона, уменьшаясь в размерах, неистово стуча и кувыркаясь, разваливаясь на части, погибал на глазах своего молодого хозяина могучий самосвал...

Хасан и не пытался утешить Муталифа, который находился в том тяжком состоянии, когда беда, растерянность и безнадежность разом потрясают душу. И тут Хасан, словно что-то вспомнив, бросился к Муталифу и стал его обнимать и хлопать по спине:

— Братишка, дорогой! Ведь сам-то ты живой, ну машина — что поделаешь... Но сам-то ведь тоже мог туда... Ты живой, черт возьми, это такое счастье, братишка! Ну, не кисни, ведь могло быть в тысячу раз хуже, в миллион раз!

Хасан тормошил Муталифа, колотил его по плечу, словно тот собирался сейчас же уснуть или умереть. Со стороны было похоже, что не машина обрушилась в пропасть, а великое счастье обрушилось на голову молодых парней.

— Клянусь, ты курманлык должен устроить! Есть у родственников бараны или хотя бы индюки? Если нет — купим. Великолепный курманлык сотворим в честь того, что ты уцелел. А машина... жаль машину, но сколько их стоит никому не нужных, бесколесных, ржавеющих под дождем! Железо одно. Металлолом. Главное — ты живой, черт возьми!

Хасан без устали суетился вокруг Муталифа, и тот, в самом деле, начал было приходить в себя, даже слабо улыбнулся. Но скоро он снова впал в уныние. Ведь так ужасна была картина аварии!

На собрание водителей приехали новый начальник карьера и секретарь парткома комбината.

Секретарь парткома, хотя и относительно молод, пользовался давней и доброй славой. Бывший бригадир скоропроходческой бригады горняков считался, как говорили, «из наших». Хотя иные и ворчали, что он якобы приобрел «начальственную» осанку и уж слишком солидную манеру поведения. Может, ему кто-то завидовал, а может, большая власть и на самом деле способна внести заметные изменения в горняцкий характер.

Хасан как член комбинатского комитета комсомола с ним встречался нередко. И каждый раз Залимгерий — секретарь самой высокогорной партийной организации — с ним говорил как с близким товарищем и даже как с давнишним и равноправным другом. «Игра в демократию», думал вначале Хасан, хотя ему было приятно вот так, запросто беседовать с большим партийным руководителем — Залимгерием Унажоковым. Этот по-спортивному худощавый, интеллигентного вида мужчина лет под сорок нравился Хасану еще и не по годам спокойными и умными речами. И речи его не были внешне эффектными, не давили на слушателей, не «играли на публику». Короче говоря, как замечали водители-«старички», мужик хоть и молод, но головаст, хоть не так уже прост, но все-таки свой.

Новый начальник карьера, Николай Митрофанович, которого с чьей-то легкой руки стали называть Митрофанычем, а то и просто Митранычем, был человек крутого нрава. Ценил превыше всего дисциплину: при каждом удобном случае утверждал, что причина всех бед — это расхлябанность и разгильдяйство. И наоборот — основа успеха — деловитость и собранность. С ним никто не спорил.

По праздникам он надевал пиджак с четырьмя рядами орденских колодок и был еще серьезнее, чем в будни.

И все же этот мрачный мужчина, на лице которого даже самая сдержанная улыбка выглядела неуместной, пока еще не снискал особой популярности среди «карьеристов».

Контакт, душевный контакт с нами нужен, а не окрики и грубые придирки, даже если они справедливые, заметил как-то Хасан по своей резонерской склонности: очень уж сильную взбучку устраивал Митрофаныч Зауру перед сменой.

Начальник резко повернулся к Хасану. Измерил его недобрым взглядом.

— Я до тебя доберусь, философ. Ишь ты, «душевный контакт».

— Я не философ. Всего лишь водитель самосвала. Если позволите.

— Это еще надо проверить, какой водитель. Видали его?!

Но Хасан не стал дальше пререкаться с Митрофанычем и удалился, махнув ободряюще рукой Зауру.

...На собрании Митрофаныч сидел за столом с видом прокурора и, нахмурив брови, сверлил взглядом юного Муталифа — «именинника» этого собрания.