Похвала добродетели

Получив слово, начальник высокогорным грифом накинулся на и без того несчастного парня. Митрофаныч яростно доказывал, в какую копейку стране обходится каждая машина. Муталиф в его обличительной речи скоро предстал уже не как водитель, а чуть ли не диверсант, в задачу которого входит истребление дорогостоящей техники. А если это и не сознательно, заметил Митрофаныч, обнаружив, что слишком загнул, так это от никудышней дисциплины, несоблюдения правил техники безопасности, от поведения на уровне хулиганства.

Муталиф сидел совсем согнувшись, и было видно, что он вот-вот разрыдается.

— Страна доверила вам первоклассную технику, — продолжал Митрофаныч, — кровью и потом созданную...

— Это уже демагогия, — сказал Хасан, сидевший в первом ряду с Зауром.

— Что ты там бурчишь, Дадашев? — обратился Митрофаныч к Хасану. — Может, отсюда скажешь свое мнение, чтобы все слышали?

— Скажу, если позволите! — Хасан встал и не спеша подошел к столу президиума. Посмотрел сначала на Муталифа, вид которого напоминал терзаемого угрызениями совести преступника на скамье подсудимых. Потом перевел взгляд на Митрофаныча и Залимгерия.

— У Муталифа не одна вина, а целых две, — начал Хасан.

В зале зашушукались. Все ожидали, что Дадашев будет на стороне несчастного Муталифа. Что с Хасаном?

— Первая, что согласился работать на машине с совершенно лысой резиной. У нас такой порядок: новая резина — передовикам да ветеранам. А молодежь обойдется. Хотя план для всех одинаков, для всех — закон. Вторая вина в том, что он, Муталиф, сам не полетел в пропасть вместе с машиной.

— Что ты хочешь этим сказать? — прервал его Митрофаныч.

— Сначала хочу спросить. Мы знаем вас, дорогой начальник, как геройского танкиста, гордимся вами...

— Я тебе не барышня и комплименты свои брось, — перебил Митрофаныч. — Ближе к делу!

— О вас рассказывали, как вы покинули горящий танк, а потом на новом продолжали сражение. Сильно вас поругали за то, что вы покинули горящий танк, а не остались в нем?

— Ты мне тут божий дар с яичницей не путай! — начал бушевать Митрофаныч. — Будь такие, как ты, на моем месте в тот момент, в штаны наложили бы. Это вы здесь мастера философствовать.

По залу прошелестел смешок.

— Нет, Митрофаныч, не наложили бы, — серьезно сказал Хасан. — Я согласен с вами, что и дисциплина хромает у нас, и с техникой безопасности нелады. Но как член комсомольского комитета требую, чтобы и вы и все, кого это касается, употребляли свою энергию и авторитет для того, чтобы обеспечить машины запасными скатами. Мы не по асфальту ходим. Каждая восьмая машина нашего парка стоит босая под дождем и снегом. Не это ли больше похоже на вредительство? Да, мы выполняем планы. Но какой ценой! Душу вытряхиваем из техники. Из себя тоже...

Митрофаныч побагровел, даже привстал, но секретарь парткома его усадил и что-то шепнул на ухо. А Хасан все говорил, и из зала громко раздавались крики одобрения.

— Ты был как молодой бог, — сказал Заур, хлопнув Хасана по плечу. — Но учти, старика обидел. Не надо было так резко.

Выступающие поддержали Хасана. На некоторое время даже забыли о молодом Муталифе, который теперь заметно воспрянул духом и распрямил спину.

Потом говорил секретарь парткома Унажоков.

Нет, не слишком-то страстной была его речь. Зато чувствовалось, что он знает цену своему слову. Он не стал сломя голову, бросаться в бой, как Хасан. Но по всему чувствовалось, что секретарь явно уважительно отнесся к заботам и тревогам комсомольцев-водителей.

— Должен вам сказать, — закончил он свое слово, — партком одобряет заинтересованное отношение к делу нашего уважаемого Николая Митрофановича, который вполне принципиально и справедливо ставит высокую дисциплину во главу угла. Но, дорогие комсомольцы, даже самая справедливая критика остается пустым звуком, если не будет самого активного участия молодых в насущных вопросах карьера. А что касается молодого водителя, я думаю, будет справедливым дать ему новый самосвал и хорошенько... попросить, чтобы впредь «не ронял» технику в ущелье.

На этом и закончилось это бурное собрание.

— Знаешь, Заур, мне кажется, я чересчур дерзил в адрес Митрофаныча, — сказал Хасан.

— Было немного. Не без того. Можно было со стариком тоном пониже. Какой ни есть, но бывалый и справедливый дядька. Хотя методы и стиль, как говорят, смахивают на казарменные...

«И ЗВЕЗДА С ЗВЕЗДОЮ ГОВОРИТ»

— Ты даже представить себе не можешь, как я счастлив! — Хасан рассматривал Галю, словно после вековой разлуки. А она стояла возле автобуса в синем плаще, в синем берете, и слабый ветер теребил ее черные волосы, ниспадающие на плечи.

— Хасан, прошу тебя: поубавь эти опасные восторги.

— Почему «опасные»? — спросил Хасан.

— Не забудь, что мы находимся в моем городе, где очень много моих родственников и знакомых.

— Ну и что же?

Галя вдруг засмеялась.

— Чего ты смеешься? — удивился Хасан и стал смотреть по сторонам.

— Я вспомнила любимую фразу мамы. Это: «Мужчины глупы от рождения. Но они потому еще мужчины, что неисправимые эгоисты».