Похвала добродетели

— Спортивными? — спросил Мурадин, откладывая журнал в сторону. — Спорт — великое дело. Но этот твой бокс — извини, это до меня не доходит.

— Надень перчатки и выйди на ринг — сразу дойдет, — порекомендовал Хасан. — Но я не на соревнования. На войну я еду.

— На границах вроде тишина, — сказал Азрет, но, когда Хасан показал ему повестку, тут же спрыгнул на пол. — Хасан, это же здорово! Но как мы теперь без тебя?

— Как-нибудь обойдетесь. На базар за витаминами будет теперь ходить Мурадин, а тушить свет на ночь поручаю вам, наш добрый отец и наставник. А то совсем обленились.

— Это серьезно? — сказал Мурадин, взяв у Азрета бумажку. — Неужели тебе доверят оружие?

— Да, друзья мои. Мне доверена высокая миссия охранять ваш мирный труд. Вот вы будете спать без задних ног, а я в это время — в стальной броне и начеку. Живите и радуйтесь два года. Этого хватит не только чтобы отдохнуть от меня, но и понять, какой будет постылой и пустопорожней ваша жизнь без Хасана Дадашева.

— Мужчиной станешь, — сказал Азрет. — В каждом джигите воин сидит. Но тебе там будет нелегко. Там твои бунтарские выходки терпеть не станут. Там дисциплина и перловая каша.

— И подъем рано утром, — добавил Мурадин, — а то и среди ночи. Я тоже прошел через это.

— Не пугайте. Быть может, именно там я раскроюсь, как... это... личность.

— Шутки шутками, а нам и впрямь будет не хватать тебя, — сказал Азрет каким-то грустным и нежным тоном.

— По правде сказать, мне тоже, — сказал Хасан, но уже совсем не шутя. Затем пропел: «Через две, через две зимы‑ы, через две, через две весны‑ы отслужу, отслужу, как надо, и верну-у-усь». А потом женюсь. И, да простят мне старшие, — заведу шестерых сыновей.

 — Будем надеяться, что они не будут похожи на тебя. А то в мире и так неспокойно, — сказал Мурадин и любовно шлепнул Хасана по шее.

— Старайтесь говорить мне только приятное. Это вдохновит на ратные подвиги, о которых я буду регулярно вас извещать.

...Во Дворце культуры пару дюжин молодых горняков провожал чуть ли не весь город. Молодые, но уже почти солдаты, сидели они за огромным столом президиума как именинники, а ветераны войны и труда, один сменяя другого на трибуне, говорили. И нелегко было понять, чего в их словах было больше — наставлений бывалых солдат или просто отцовской нежности. Наверное, поровну.

В зале сидели почти все водители карьера, отец и мать Хасана, Азрет и Мурадин. В зале не было той, которую тщетно искал Хасан. Гали не было в зале. И сотни светильников для Хасана светили не столь ярко, как для других, и слова нежные, и наставления заботливые он уже не так отчетливо слышал. Печаль тяжелым камнем давила на грудь, и трудно было дышать от этой тяжести.

Галя не приехала.

Хасан перебирал в памяти слова, написанные им в письме к любимой, и все искал ответа на вопрос, что помешало ей приехать.

На другой день в Нальчике он даже отважился попросить у военного начальства позволения съездить в Баксан и вернуться через час.

— Отправка через пятнадцать минут, — холодно ответил капитан и добавил уже не по-военному: — Не волнуйся, письмо напишешь, в отпуск приедешь — крепче любить будет.

Хасана эти слова утешили мало. И он остался наедине со своими грустными мыслями.

Новобранцы построились, провожающие отошли в сторону, и вдруг — она! Сквозь густую толпу, мимо военных машин, запыхавшись и раскрасневшись, бежала Галя. Несмотря на протесты строгого офицера, она прорвалась к группе призывников и бросилась Хасану на шею.

— Галя! Как это ты?! Вот чудеса! А я-то подумал... Как хорошо, что ты успела!

Она ничего не говорила. Но, опомнившись, вытерла слезы, улыбнулась, подала Хасану небольшой сверток и стала тихонько пятиться назад.

— Ты, пожалуйста, напиши. Хорошо?

— Ну что ты, Галя, слезы-то к чему?

— Я буду ждать. Я все время буду ждать. Ты напишешь, правда? Я буду ждать...

«БЫТЬ ТАНКИСТОМ, БРАТ, НЕПРОСТО»

Майор был очень молодой и, кажется, веселый.

Этот спортивного вида энергичный офицер чем-то напоминал Хасану его сельского учителя физкультуры, который был уверен, что его деятельность — основа основ современного воспитания молодежи. Но, понимая, что судьба его в данный момент в руках этого майора, Хасан немедленно отбросил возникшее в памяти сравнение, как неуместное и неточное.

Когда перед ним появился новобранец, молодой майор вроде бы даже оживился, а взгляд его словно говорил: ну, попался, голубчик, наконец? Майор основательно измерил Хасана взглядом с головы до ботинок, потертых и совсем не модных. Потом перевел взгляд на документы. Быстро пробежал глазами по довольно мятым листам и вновь поднял взор на Хасана.

— Та-ак... Значит, Дадашев Хасан, говоришь?

— Я ничего не говорю.

— Та-ак, — повторил майор, не обращая внимания на ответ. — Куда же употребить этого длинного, но не слишком мощного субъекта? Водитель самосвала. А видел ли ты, уважаемый, живой танк, кроме как в кино?

— По телевизору, товарищ майор. И еще — в Нальчике, на постаменте. «Тридцатьчетверка», освобождавшая наш город.

— Не густо, — сказал майор задумчиво.