Поклон старикам

Вообще-то интересный был человек… Даже забавный. Поглядеть на него, жалость возьмет: ну, нищий и нищий. Ходил в драном, грязном халатишке, в стоптанных унтишках. А уж питался… хуже батрака у жадного хозяина. А богатства у него было даже не сказать сколько. Два-три раза в году пересчитывал коров в своих стадах, овец в отарах, коней в табунах. Как-то, не помню в какой буддийский праздник, соседи подпоили его для смеха крепкой аракушкой — молочной водкой, он вдруг и расхвастался: в моем, мол, табуне пятьсот красавцев коней, в стаде только дойных коров не то сто двадцать, не то сто сорок. Жирных овец с длинной шерстью триста голов. Представляешь?

Вот к нему я и нанялся на батрацкую работу. Пришел, помню, а он сидит за столом, хлебает тощую прокисшую молочную сыворотку… Поручил мне смотреть за табуном. А мне тогда всего одиннадцать годков было.

Ну, ходил за конями все знойное лето. Вспомнить страшно: изголодался, одежонка поизодралась, обовшивел.

Хозяин позволил мне вернуться в улус, когда уже завернули заморозки. Какой там заморозки — морозы завернули!

— Приходи, — сказал, — рассчитаюсь с тобой за работу.

Я, понятно, пришел, не заставил хозяина тревожиться, приглашать второй раз.

— Ну? — заинтересованно спросил Санданов.

— Шойдон-бабай бросил мне в мешок пять бараньих ножек, старый зимний халат — дэгэл своего сына, моток шерсти на носки. «Это, — сказал, — плата тебе, за работу».

— Шойдона, слышно, сослали?

— Не-ет… Надо было бы сослать, да он сам помер. С голодухи пропал. Все в улусе смеялись: при таком хозяйстве подох с голоду, а?

— Куда же его хозяйство подевалось? Коровы, кони, овцы? Да и в сундуках что-нибудь было, однако? Или пустые стояли?

— И в сундуках было, и в мешках… И в избе, и в завозне. В степи, в амбарах много всего было. Вот тут-то и начинается самое интересное…

Мне тогда было шестнадцать. Ходил в активистах. Самое дорогое время, приятно вспомнить. Но эти воспоминания — на другой раз, сейчас, значит, о Дэлгэре. Не знаю, как ему все эти дела удались, кто подучил? Или сам оказался дальновидным? Не знаю. Однако кто-то подучил. В общем, мы с удивлением услышали, что сынок Шойдона Дэлгэр проиграл в карты все отцовское состояние. И бродит, мол, голый и босый, голодный по агинской степи, попрошайничает. Представляешь?

Оказался у него в тех агинских местах непонятный дружок, какой-то Хатюн, он у нас был позже: заявился с какими-то приятелями, Дэлгэра привезли с собой, выгребли из дома все шойдоновское богатство, угнали весь его скот… Куда угнали? Никто не знает. А Дэлгэра оставили, с собой не взяли.

Ну, глядят наши улусники на жалкого, пришибленного Дэлгэра, он — ты только подумай — он у наших добрых, сердечных улусников не вызывал никакого участия, сожаления. Никому не захотелось сказать ему доброе слово. Наоборот, вспыхнула всеобщая ненависть которую так долго таили в себе, скрывали, боясь жестокой расправы, все наши люди.

По домам, по юртам, в сомонном совете, далее на улицах, повсюду люди кричали: «Кулацкого сынка — в ссылку! Насосался с проклятым своим отцом нашей крови, раздавить, его, клеща, без жалости!»

Мы в ту пору создавали колхоз. Ну, и сделал я, простить себе не могу, большую глупость, до сих пор каюсь… Пожалел паразита, настоял, чтобы приняли в колхоз. Все понимали, что не надо принимать, а смолчали. Не хотелось обижать председателя… Я ведь уже тогда был выбран председателем колхоза.

Дэлгэр, однако, чувствовал свою вину, ходил, не поднимая глаз, делал все, что ему поручали, любую работу. Но ведь характер, привычки ремнем не затянешь… Летом тысяча девятьсот тридцать четвертого года Дэлгэр оседлал лучшего колхозного гнедого жеребца и исчез… Куда уехал? Ничего мы не знали. Прошел, правда, слух, что он стал бандитом… Понимаешь, каково было мне? Но слух, он слух и есть, верить в него не хотелось… Прошло какое-то время, ну, дней с десяток, вернулся в улус твой отец Сандан-ахай, побывавший в аймачном центре. Приехал, и сразу ко мне. «Дэлгэр Шойдонов, — сказал, — связался с тем самым Хатюном, который вывез от нас все шойдоновское богатство, помнишь? И этому бандиту проиграл в карты нашего колхозного жеребца. И собирается удрать в Читу».

Ну, что было делать? Оседлал коня, взял харчей, поскакал в Сосновку. Мой Серый был отличным скакуном, в пути отдохнул только раз… Ты представь — семьдесят километров за полдня. Мчусь, а гнев так во мне и клокочет… Молодой был, горячий.

Дэлгэра я нашел сразу. Сгреб за грудки, размахнулся и — кулаком в подбородок. У меня даже пальцы хряснули. Вон, посмотри — до сих нор след… — Жамсаран показал руку.

— О-о, ничего отметина…

— Дэлгэр корчился у меня в ногах, а мне нестерпимо хотелось пнуть его ногой в поганую рожу. Но сдержался, сказал с брезгливостью: «Хотел дать тебе как следует, да передумал, от такого удара могут стать на место твои косые глаза. Лучше уж тебе, гаду, челюсть свернуть».

И врезал, после сдал в милицию, начальнику Осодоеву. Сразу вроде полегчало на душе, порысил домой. Вот как было.