Поклонники Сильвии

Ферма стояла в тени неглубокой зеленой лощины, расположенной посреди пастбища; рассыпчатая земля доходила до самой двери и окон дома, рядом с которым не было ни намека на двор или сад; ближайшим к нему ограждением была каменная стена самого пастбища. Дом был длинным и низким; его выстроили таким образом для того, чтобы избежать ярости дувших в глуши жестоких ветров; и зимой, и летом он выглядел неприметно. Южанин наверняка бы подумал, что дешевизна угля была весьма удачным обстоятельством для его обитателей, которые иначе наверняка не выдержали бы ярости штормов, налетавших со всех сторон и готовых ворваться, казалось, в любую щель.

Однако стоило вам подняться по длинной, хмурого вида каменистой тропе, на которой охромел бы любой непривычный к таким ухабам конь, и пересечь поле по сухой твердой тропинке (проложенной так, чтобы неутихающий ветер никогда не дул путнику в лицо), как вы оказывались в тепле. Миссис Робсон была уроженкой Камберленда и в хозяйстве отличалась большей опрятностью, чем фермерши северо-восточного побережья, чьи порядки часто ее шокировали; впрочем, не будучи слишком говорливой, она больше демонстрировала это взглядами, чем словами. Подобная привередливость делала ее собственный дом чрезвычайно уютным, однако не добавляла ей любви соседей. Белл Робсон и вправду гордилась своим умением вести хозяйство, и стоило вам переступить порог серого каменного дома, как вас встречало куда как больше удобств, чем просто чистота и тепло. Полка под потолком была заполнена тонким овсяным хлебом, которому Белл Робсон отдавала предпочтение перед типичным для Йоркшира хлебом из кисловатого дрожжевого теста и который был еще одной причиной нелюбви соседей; бекона и вяленых свиных лопаток в доме было не меньше (более дорогие рульки и окорока шли на продажу); а каждого гостя в этом доме угощали коронным блюдом хозяек-северянок – смородиновыми кексами, на которые не жалели сливок и лучшей пшеничной муки и которые можно было отведать, запивая дорогим чаем с вкуснейшим сахаром.

Тем вечером фермер Робсон то и дело выбегал из дома, раз за разом взбирался на небольшой бугорок посреди поля и спускался с него в досадливом нетерпении. Его тихую, молчаливую жену отсутствие Сильвии тоже немного огорчало; тревога миссис Робсон выражалась в том, что ответы, которые она давала мужу, вновь и вновь вопрошавшему, где же пропадает эта девчонка, были еще короче обычного, а также в особом усердии, с которым она вязала.

– Лучше я сам пойду в Монксхэйвен и поищу этого ребенка. Уже седьмой час.

– Нет, Дэннел[9], – сказала его жена. – Не надо. У тебя всю неделю болела нога. Такая прогулка не для тебя. Я подниму Кестера и пошлю его, если ты считаешь, что это необходимо.

– Даже не думай будить Кестера! Кто утром погонит овец на пастбище, если он всю ночь проведет на ногах? Да и подозреваю, что он найдет не девчонку, а кабак, – добавил Дэниел ворчливо.

– За Кестера я не тревожусь, – ответила Белл. – Он хорошо узнаёт людей в темноте. Но коль уж ты так беспокоишься, я сейчас надену капор и плащ и схожу до конца дороги, если ты приглядишь за молоком, чтобы оно не сбежало, ведь Сильвия терпеть не может, когда оно подгорает даже самую малость.

Впрочем, миссис Робсон еще даже не успела отложить свое вязанье, когда с тропы донеслись далекие, но с каждым мгновением приближавшиеся голоса; вновь взобравшись на бугорок, Дэниел прислушался.

– Все в порядке! – сказал он и, хромая, быстро спустился. – Не нужно никуда идти. Бьюсь об заклад, я слышал голос Филипа Хепберна; он провожает ее до дома, как я и говорил час назад.

Белл промолчала, хотя предположение, что Филип приведет Сильвию домой, на самом деле высказала она, в то время как ее муж отверг его, заявив, что быть этого не может. Еще минута – и лица обоих родителей неуловимо и неосознанно расслабились: дочь вошла в дом.

Сильвия раскраснелась от ходьбы и октябрьского воздуха, который по вечерам уже становился морозным; ее лицо слегка хмурилось, однако при виде любящих глаз отца и матери вскоре прояснилось. Вошедший следом за ней Филип выглядел возбужденным, хотя и не вполне довольным. Тетушка поприветствовала его спокойно, Дэниел – со всей сердечностью.

– Сними-ка молоко, женушка, да поставь чайник. Молоко хорошо для девиц, а нам с Филипом этим холодным вечером не помешала бы капелька старого доброго голландского джина с водой. Я едва не промерз до мозга костей, пока высматривал тебя, девочка, а то мать вся извелась из-за того, что ты не пришла домой засветло; вот я все время и бегал на бугор.

В сказанном не было ни слова правды, и Белл об этом знала, а вот ее муж – нет. Дэниел, как это часто случалось раньше, убедил себя: то, что он совершал для собственного спокойствия и удовлетворения, в действительности делалось для других.

– В городе не пойми что творилось – китобои сцепились с вербовщиками, – произнес Филип, – и я решил, что лучше проводить Сильвию домой.