Поклонники Сильвии

– Я за честную игру с французами, как и любой другой, при условии, что мы уверены в победе. Но правительство, как я понимаю, в этом не уверено: в газетах пишут, что половина кораблей в Канале[10] не укомплектована людьми; я просто хочу сказать, что в правительстве тоже не дураки сидят; если им не хватает людей, то мы должны внести свою лепту. Джон и Джеремайя Фостеры платят налоги, ополченцы дают людей; моряки же ни налогов не платят, ни на службу идти не хотят; а раз так, то их нужно заставить; оттого, как я понимаю, и была введена принудительная вербовка. Коль спросите мое мнение – то я, почитав, что они там творят у себя во Франции, рад быть подданным короля Георга и подчиняться британской конституции.

Дэниел достал трубку изо рта.

– А я что, сказал хотя бы слово против короля Георга или конституции? Я лишь прошу править мной так, как я считаю нужным. Это я называю представительной властью. Когда я отдал свой голос за избиравшегося в палату общин мистера Чолмли, я все равно что произнес: «Отправляйтесь туда, сэр, и скажите им, что я, Дэннел Робсон, считаю правильным и что по моему, Дэннела Робсона, мнению нужно сделать». Иначе какого дьявола мне вообще за кого-то голосовать? Или ты думал, что я хочу, чтобы Сета Робсона (сына моего собственного брата, который служит помощником на угольщике) схватили вербовщики, после чего он вдобавок, ставлю десять к одному, еще и останется без жалованья? Думаешь, для этого я отправил в парламент мистера Чолмли? Вот и я так не думаю.

Робсон вновь взял свою трубку, вытряхнул пепел, раскурил ее и, закрыв глаза, приготовился слушать.

– Прошу прощения, сэр, но законы принимают ради блага нации, а не вашего или моего.

Такого Дэниел не мог вынести. Отложив трубку, он открыл глаза и, прежде чем что-либо сказать, вперил взгляд в Филипа, чтобы придать своим словам больший вес.

– «Нация то, нация это!» – начал Робсон медленно. – Я – человек, и ты – человек. А где эта нация? Нигде. Заговори мистер Чолмли со мной в таком духе – не видать ему больше моего голоса. Я знаю, кто такой король Георг, и знаю, кто такой мистер Питт[11]; знаю, кто ты, и знаю, кто я. А нация? К черту нацию!

Филип, иногда споривший дольше, чем это было разумно, особенно если был уверен в своей победе, не заметил, что Дэниел Робсон уже переходил от индифферентности, присущей осознанной мудрости, в то гневное состояние, когда вопрос становится невыразимо личным. Робсону уже доводилось пару раз дискутировать на эту тему, и воспоминания о предыдущих диспутах лишь распаляли его. Поэтому, когда Белл и Сильвия вернулись из кухни в столовую, чтобы помыть посуду после ужина, это стало весьма удачным обстоятельством, восстановившим гармонию; Сильвия успела тихонько показать матери будущий плащ и льстиво поцеловала ее, когда та покачала головой при виде цвета; в ответ Белл поправила на ней чепец со словами «ладно, ладно, будет», не решившись больше никак ее укорить, после чего они вернулись к обычным занятиям; когда гость уйдет, им останется лишь поворошить угли в очаге да лечь спать, ведь ни пряжа Сильвии, ни вязанье Белл не стоили свеч, а утренние часы были бесценны для приготовления масла.

Говорят, игра на арфе очень красива; прядение почти ни в чем ей не уступает. Женщина стоит у огромного колеса прялки; одна ее рука вытянута, другая держит нить; голова откинута назад, чтобы лучше все видеть; если же речь идет о прялке меньших размеров, предназначенной для льна, – а именно за такой этим вечером работала Сильвия, – то мерное жужжание вращающегося колеса и движения пряхи, в равной степени пускающей в ход и руки, и ноги, дополняемые видом льна, привязанного к прялке яркой лентой, воистину способны посоперничать красотой и грацией с игрой на арфе.