Поклонники Сильвии

Белл Робсон решила вмешаться – ни в коей мере не из недовольства, раздражения или страха перед тем, что ее муж скажет или сделает, если продолжит пить, а всего лишь из беспокойства за его здоровье. Сильвия тоже не испытывала раздражения, когда отец или кто бы то ни было еще, кого она знала (не считая кузена Филипа), выпивал лишнего и его мысли начинали путаться. Поэтому она просто отодвинула прялку, собираясь ложиться спать, когда ее мать произнесла тоном более решительным, чем тот, что она использовала в других ситуациях:

– Пойдем, муженек, ты уже достаточно выпил.

– И пускай, и пускай, – ответил Дэниел, хватаясь за бутылку.

Впрочем, под воздействием спиртного его настроение, похоже, улучшилось; он успел плеснуть себе в стакан еще немного джина, прежде чем жена унесла бутыль и, заперев ее в буфете, положила ключ себе в карман.

– Эх, приятель! – сказал Дэниел Филипу, подмигнув. – Никогда не давай женщине власти над собой! Сам видишь, до чего это доводит мужчину; и все же я не проголосую за Чолмли и треклятых вербовщиков!

Последнюю фразу ему пришлось прокричать Филипу вслед, ведь Хепберн, которому очень хотелось угодить своей тетушке и который сам не любил пьянства, уже дошел до двери; по пути домой он, по правде говоря, гораздо больше думал о том, что означало рукопожатие Сильвии, чем о прощальных словах дядюшки и тетушки.

Глава V. История вербовки

С вечера, описанного в предыдущей главе, погода несколько дней была пасмурной. Дождь представлял собой не череду быстрых, внезапных ливней, а непрекращающуюся морось, размывавшую цвета окружающего ландшафта и наполнявшую воздух тонким туманом, из-за которого люди вдыхали больше воды, чем воздуха. В такие моменты осознание близости бескрайнего, но невидимого моря погружает человека в жуткое уныние – не говоря уже о чисто физическом воздействии на людей, чувствительных к погоде или просто нездоровых.

Вновь напомнивший о себе ревматизм заставил Дэниела Робсона сидеть дома, что для человека вроде него, активного физически и не слишком активного умственно, стало тяжким испытанием. От природы характер Робсона не был скверным, однако затворничество сделало его хуже, чем когда бы то ни было прежде. Дэниел сидел в углу у очага, на чем свет стоит ругая погоду и высказывая сомнения в разумности и необходимости повседневных дел, которые его жена считала необходимыми. Очаг на ферме Хэйтерсбэнк действительно располагался в углу. От основной части комнаты его с обеих сторон отгораживали стенки длиной в шесть футов; у одной из них стояла крепкая деревянная скамья, а у другой «хозяйское кресло» – выдолбленный квадратный кусок дерева с круглой спинкой. В нем Дэниел Робсон и просидел четыре долгих дня, наблюдая за тем, что творилось над огнем, и давая советы и указания жене по любому поводу, включая варку картофеля, приготовление каши и прочие подобные вопросы, в которых она бы ни за что не приняла рекомендаций даже от самой искусной хозяйки в округе. Однако Белл каким-то образом удавалось сдерживаться, и она не говорила мужу, чтобы он не лез не в свое дело, если не хочет, чтобы его огрели тряпкой, хотя она непременно сказала бы это любой женщине и любому другому мужчине. Она даже одернула Сильвию, когда та шутки ради предложила последовать нелепым указаниям отца, а затем предъявить ему результат.

– Нет-нет! – сказала Белл. – Отец есть отец, мы должны его уважать. Где это видано, чтобы мужчина сидел дома, поддерживая огонь в очаге; а тут еще погода, и вокруг нет никого, кто бы мог заглянуть к нам, пусть даже просто ради того, чтобы с ним попререкаться, – нам-то, по библейским заветам, этого делать не пристало; а ведь хорошая словесная перепалка принесла бы Дэниелу немало пользы. Кровь бы разогнала. Вот бы Филип пришел!

Женщина вздохнула, ведь в эти дни она столкнулась с трудностями вроде тех, что испытывала маркиза де Ментенон[12] (но с меньшими возможностями для их преодоления), стараясь развлечь человека, который никак не желал избавляться от угрюмости. Будучи доброй и разумной, Белл не могла похвастать особой изобретательностью. Так что план Сильвии, пусть и выглядевший в глазах ее матери предосудительным, принес бы Дэниелу больше пользы, пусть даже и разозлил бы его, чем тихая и заботливая монотонность действий его жены, ведь эта монотонность, служа для него залогом комфорта в его отсутствие, никак не улучшала состояние Робсона теперь, когда он сидел дома.