Поклонники Сильвии

– Ты правильно сделал, парень, – ответил Дэниел. – Впрочем, тебе здесь всегда рады, даже если ты заглянешь просто для того, чтобы пропустить стаканчик… Но ты говоришь, что китобои вернулись? Вчера я ходил на берег, и на горизонте ничего не было. Рановато им возвращаться. А тут еще и треклятые вербовщики шастают, делают свое черное дело!

Лицо хозяина дома изменилось; в нем читалась закоренелая ненависть.

– И не надо смотреть на меня так, женушка, – продолжил Дэниел. – Я не стану выбирать слова ни ради тебя, ни ради кого бы то ни было еще, когда говорю об этой проклятой своре, и не буду стыдиться сказанного, ведь все это – чистая правда, и я готов это подтвердить. Где мой указательный палец, а? А первая фаланга большого пальца, которая была у меня, как и у любого другого человека? Жаль, что я не заспиртовал их, как делают в аптеке, а то показал бы девчушке, чего мне стоило спасение. Оказавшись запертым на военном корабле, который готов был выйти в море, я нашел топор… Это случилось во время войны с Америкой. Я не мог позволить, чтобы меня убили люди, говорящие со мной на одном языке… Итак, я взял топор и обратился к Биллу Ватсону. «Окажи-ка мне услугу, парень, – сказал я ему, – и я тебе отплачу. Не боись, они будут рады от нас избавиться, отослав обратно в старушку Англию. Главное – сил не жалей». Почему бы тебе, женушка, не присесть и не послушать меня, вместо того чтобы греметь посудой? – сварливо добавил Робсон, обращаясь к Белл, которая слышала эту историю уже десятки раз и, по правде говоря, действительно гремела посудой, нарезая хлеб и наливая молоко Сильвии к ужину.

Женщина ничего не ответила, а вот Сильвия коснулась плеча Дэниела с очаровательно важным видом:

– Это для меня, отец. Мне просто очень хочется есть. Я сейчас быстренько сяду за стол, ведь у тебя в жизни не было таких слушателей, как Филип с его стаканом грога, а матушке так будет спокойнее.

– Эх! Что за своенравная девица! – произнес отец с гордостью, слегка хлопнув ее по спине. – Что ж, принимайся за свою трапезу, только потише, ведь я хочу рассказать Филипу обо всем до конца. Но, быть может, я тебе уже об этом рассказывал? – спросил он, оборачиваясь к Хепберну.

Филип Хепберн не мог сказать, что не слышал этой истории, ведь это было бы неправдой. Однако вместо того, чтобы прямо в этом признаться, он предпочел обратиться к Дэниелу с речью, которая успокоила бы его уязвленное самолюбие – и, разумеется, возымела обратный эффект: обидевшись, что с ним обращаются как с ребенком, хозяин с по-детски обиженным видом повернулся к Филипу спиной. Сильвии кузен был совершенно безразличен, однако ей очень неприятно было видеть огорченного отца, и она решила рассказать родителям о том, что приключилось в тот день с ней самой. Поначалу Дэниел притворялся, будто не слушает, нарочито громко звеня ложкой и стаканом, однако постепенно, смягчившись, увлекся рассказом о вербовщиках и стал ловить каждое слово, время от времени укоряя Филипа и Сильвию за то, что они не узнали побольше, чем все закончилось.

– Я и сам плавал на китобойце, – сказал Робсон. – И знаю, что китобои носят ножи. Попробуй вербовщики схватить меня, когда я сходил на берег, – с удовольствием пырнул бы кого-нибудь из этой своры.

– Не знаю, – отозвался Филип. – Мы в состоянии войны с французами; будет плохо, если нас побьют; а коль нас окажется меньше, чем их, это станет вполне вероятным.

– Вздор и чепуха, черт возьми! – отрезал Дэниел Робсон, с такой яростью грохнув кулаком по столу, что стаканы и тарелки подпрыгнули. – Детей и женщин так или иначе бить нельзя, а лишить французиков численного перевеса – это все равно что ударить женщину или ребенка. Это нечестная игра, вот в чем загвоздка. Вдвойне нечестная. Нечестно хватать людей, которые не хотят драться за кого-то другого, но готовы драться за самих себя, а еще нечестно хватать тех, кто только что сошел на берег и хочет вкусить хлеба вместо галет, отведать нормального мяса вместо солонины и поспать в кровати вместо гамака. Об остальном я лучше помолчу, поскольку плотские утехи и прочая поэзия не для меня. Нечестно хватать людей и запихивать их в душную дыру, заковав в кандалы из страха, что они сбегут, и отправлять в море на долгие годы. И, повторюсь, это нечестно по отношению к французам. На одного нашего их нужно четверо, так что если англичан и их будет один к одному – то это как если бы ты бил Сильви или голоштанного карапуза Билли Крокстона. Вот что я думаю. Где моя трубка, женушка?

Филип не курил, и теперь настал его черед говорить, что в беседах с Дэниелом случалось не так уж часто. Поэтому, когда хозяин дома набил трубку табаком, а Сильвия утрамбовала его мизинцем – что было для них ритуалом столь же привычным, как принести плевательницу перед раскуриванием трубки, – молодой человек, собравшись с мыслями, начал: