Поклонники Сильвии

Щеки Сильвии, вошедшей в теплую комнату с мороза, сильно раскраснелись. Голубая лента, которую она сочла необходимым вплести в волосы, прежде чем надеть чепец перед походом на рынок, распустилась, позволив непослушным локонам выбиться таким образом, который непременно разозлил бы ее, окажись она наверху перед зеркалом; впрочем, пусть эти локоны и не были уложены способом, который Сильвия считала правильным, они все равно выглядели очень красиво и роскошно. На ее маленькой ножке, стоявшей на педали, был башмак с аккуратной пряжкой – к немалому неудобству девушки, не привыкшей преодолевать большие расстояния в обуви; башмаки они с Молли надели лишь потому, что их сопровождал Филип. Рука Сильвии с веснушчатым предплечьем и изящной розовой кистью ловкими проворными движениями вытягивала льняную нить в такт вращению колеса. А вот лица девушки Филип почти не видел, ведь она отвернулась в застенчивой неприязни к взглядам, которыми, как она знала, кузен ее одаривал – что, впрочем, не помешало ей в своей молчаливой капризности услышать резкий скрип стула, когда Филип подвинулся на нем по каменному полу, и понять: молодой человек пересел так, чтобы видеть ее как можно лучше, не поворачиваясь при этом спиной ни к одному из ее родителей. Девушка приготовилась при первой же возможности вступить с кузеном в пикировку.

– Кстати, девочка, ты купила себе чудесный новый плащ?

– Да, отец. Алый.

– Ай-яй-яй! Что же скажет мать?

– О, матушка довольна, – ответила Сильвия с легким сомнением в душе, однако исполненная решимости несмотря ни на что бросить Филипу вызов.

– Вернее было бы сказать, что матушка примирится с твоим выбором, если на нем не будет пятен, – произнесла Белл тихо.

– Я хотел, чтобы Сильвия купила серую ткань, – сказал Филип.

– А я выбрала красную; этот цвет гораздо веселее, и благодаря ему люди смогут видеть меня издалека. Отцу ведь нравится замечать меня у первого же поворота тропы, не правда ли, отец? Да и в дождь я никуда не хожу, так что пятнам на плаще взяться будет просто неоткуда, матушка.

– Я думала, плащ для плохой погоды, – сказала Белл. – Во всяком случае, именно под этим предлогом ты выпрашивала его у отца.

Слова эти были произнесены мягким тоном, однако подошли бы скорее бережливой, чем ласковой матери. Однако Сильвия поняла ее лучше, чем Дэниел.

– Придержи-ка язык, матушка. Сильви никогда не говорила ни о каких предлогах.

Он действительно не знал, о каком «предлоге» идет речь: Белл была несколько образованнее своего мужа, однако Дэниел отказывался это признавать, а потому принимался спорить с ней всякий раз, когда она использовала непонятное ему слово.

– Она бывает хорошей девчушкой, так что, коль ей хочется носить желто-оранжевый плащ, – пускай носит. И раз уж у нас здесь сидит Филип, который так любит законы и вербовщиков, пускай он отыщет закон, который запрещает нам радовать свою единственную девочку. Ты ведь редко об этом задумываешься, матушка!

На самом деле Белл часто об этом думала – возможно, даже чаще, чем ее муж, ведь она ежедневно по многу раз вспоминала малыша, который успел родиться и умереть за время долгого отсутствия своего отца. Однако Белл была не слишком разговорчива.

Сильвия, лучше Дэниела понимавшая, что творится в душе у матери, сменила тему.

– О! Что касается Филипа, всю дорогу до дома он читал нам проповедь о законах. Я молчала, предоставив спорить им с Молли; в противном случае я бы много чего рассказала о шелках, кружевах и прочем.

Филип покраснел. Не из-за контрабанды, которой занимались все, не упоминая ее в разговорах лишь благодаря правилам хорошего тона; причиной досады служило то, как быстро его маленькая кузина уловила несоответствие его поступков произносимым речам, и то, с каким удовольствием она указала на это обстоятельство. У молодого человека были некоторые опасения, что его дядя тоже использует эти поступки в качестве аргумента против его пламенной проповеди, однако Дэниел выпил уже слишком много голландского джина с водой для чего бы то ни было, кроме провозглашения собственного мнения.

– Коли хотите знать, что думаю я, – произнес Робсон, запинаясь и с трудом выговаривая слова, – то законы принимают для того, чтобы не давать одним людям причинять вред другим. Вербовщики и береговая охрана причиняют вред моему делу, мешая получать то, в чем я нуждаюсь. Как по мне, мистер Чолмли должен поставить вербовщиков и береговую охрану на место. Если для этого нет причин, то что тогда вообще такое «причина»? А если мистер Чолмли не хочет делать то, о чем я его прошу, то голоса моего он больше не допросится, как пить дать не допросится.