Поклонники Сильвии

Со своими людьми Кинрэйд высадился на песчаный берег и вошел в город через морские ворота. Он напевал негромко песню своего родного края: «Попутного ветра, попутного ветра, попутного ветра кораблю…», и его люди, чуткие к музыке, как и все моряки, уловив мелодию, нестройными голосами подхватили припев.

И так, не унывая, они шли по узким улицам Акры, зажатым меж белыми стенами турецких домов с высоко расположенными зарешеченными проемами, в которые не смогли бы проникнуть взгляды любопытных.

Изредка им встречались богато одетые турки в тюрбанах, которые шли куда-то торопливо, насколько это позволяло им чувство собственного достоинства. Но основная масса мужского населения собралась у бреши, готовясь дать отпор врагу. Высоко над головами моряков громыхали французские пушки.

Несмотря на грохот орудий, они бодро двигались к саду Джаззар-паши[121], где старый турок сидел на ковре под сенью фисташкового дерева и слушал переводчика, излагавшего ему смысл напористых речей сэра Сиднея Смита и полковника морской пехоты.

Увидев бравых моряков с «Тигра», адмирал бесцеремонно приостановил военный совет и, подойдя к Кинрэйду, так же быстро, как призвал моряков, отослал их к Северному равелину, энергичными четкими жестами объясняя дорогу.

Из уважения к нему моряки хранили молчание в незнакомом пустынном саду, но, едва они оказались на улице, из их уст снова зазвучала старинная ньюкаслская песня, пока волей-неволей они не оборвали ее из-за того, что слишком быстро шли к опасному участку линии обороны.

Было три часа пополудни. В это время дня стояла ужасающая жара, которую эти же самые моряки проклинали во все другие дни, даже в море, где их обдувал легкий бриз. Но теперь, когда их окутывали чад и смрад предыдущих боев, а рядом носилась и свистела в ушах смерть, они не роптали и не отчаивались. Веселыми голосами они браво и смачно острили, перекидываясь старыми шутками, придумывая новые, хотя порой говорящие были скрыты в огромных облаках дыма, рассекаемых только ярким пламенем смерти.

Внезапно пришло распоряжение: все члены экипажа «Тигра», находившиеся под началом лейтенанта Кинрэйда, должны переместиться к волнолому, чтобы помочь отрядам подкрепления (с кораблей, которые на рассвете заметил дозорный с топ-мачты) под командованием Гассан-бея высадиться на мол, где в это время находился сэр Сидней.

И они отправились туда, почти такие же веселые и беспечные, хотя за минувшие полчаса два их товарища, навечно затихшие, остались лежать у Северного равелина. Еще один, раненный, на чем свет понося свою удачу за сломанную правую руку, пошел вместе с ними, готовый активно действовать левой.

Они помогли турецким войскам высадиться на берег – скорее в духе доброй воли, нежели из благорасположения; а потом, ведомые сэром Сиднеем, под прикрытием огня английских орудий, побежали к роковой бреши, которую противник неустанно штурмовал, а осажденные доблестно обороняли. И все же никогда еще за эту брешь так яростно не сражались, как в тот удушающе жаркий день. Руины массивной стены, что разрушили французы, использовались как ступени, чтобы поравняться с осажденными. По ним же солдаты противника убегали, спасаясь от камней, что швыряли в них защитники крепости. Да что говорить, даже из тел погибших утром товарищей сооружались чудовищные лестницы.

Джаззар-паша, прослышав, что британские моряки во главе с сэром Сиднеем Смитом обороняют пробитую в стене брешь, оставил свой трон в дворцовом саду, быстро облачился в одежды и поспешил на опасную позицию, где самолично, со всем сердечным пылом своей души, принялся отзывать моряков с линии обороны, сказав, что если он потеряет своих английских друзей, то потеряет все!

Но экипаж «Тигра» и не думал повиноваться старику – будь он хоть паша, хоть кто другой, – который пытался удержать их от борьбы. Они рвались в бой, давая отпор французам, которые атаковали брешь. И дрались задорно, весело, будто забавлялись, а не вели смертельное сражение, пока сэр Сидней не отдал Кинрэйду и его людям другой приказ: эта брешь перестала быть главной целью атаки французов, для ее обороны достаточно будет турецких отрядов под командованием Гассан-бея; осаждающие беспрестанным огнем своих орудий пробили стену в другом месте, снеся целые улицы.

– Покажи, на что ты способен, Кинрэйд! – напутствовал его сэр Сидней. – Вон с того холма на тебя смотрит сам Бони.

И действительно, на возвышенности под названием гора Ричарда Львиное Сердце вырисовывалась группа французских генералов. Верхом на конях они образовывали полукруг, в центре которого находился маленький человечек, размахивавший руками и, очевидно, что-то говоривший. Генералы с почтением внимали ему. По велению этого человечка от группы отделился адъютант и галопом поскакал к более отдаленному французскому лагерю – вероятно, чтобы передать приказ.

Два равелина, которые заняли Кинрэйд и его люди, чтобы вести по противнику фланкирующий огонь, находились фактически в десяти ярдах от расположения вражеского авангарда.