Поклонники Сильвии

Филипп что-то пробормотал в ответ и протянул монету обратно капитану Кинрэйду, но тот, разумеется, не взял, а настаивать времени уже не было: препятствие, мешавшее проходу колонны, устранили, и толпа оттеснила капитана и его супругу. Колонна двинулась дальше, и Филипп тронулся вместе со всеми, держа в руке монету, которую ему хотелось швырнуть подальше. Он уже совсем было собрался выронить ее, надеясь, что никто не заметит, но вдруг решил отдать жене Джема, женщине со стертыми от долгой ходьбы ногами, радостно хромавшей рядом с мужем. Они его поблагодарили и принялись превозносить на все лады, так что ему стало неловко. Он отдал им то, что жгло ему пальцы, – это похвалы не заслуживает.

Филипп понимал, что ранения, полученные им в результате взрыва на борту «Тесея», не позволят ему остаться на воинской службе. Кроме того, он думал, что за ранения ему положена пенсия. Но будущее мало интересовало его – надежд у него не осталось, здоровье было подорвано. Еще какое-то время он пробыл в госпитале, затем, в связи с ранениями, полученными в ходе боевых действий, прошел процедуру увольнения с военной службы и вскоре был демобилизован. Теперь он был волен идти на все четыре стороны, но плохо представлял, куда ему податься, и все так же с полным безразличием относился к собственной судьбе.

Стояла приятная, теплая октябрьская погода; он решил идти в сторону от морского побережья и зашагал на север. На деревьях еще зеленела листва, живые изгороди – сплошная стена из зеленых кустов с дикими терпкими плодами; бурые поля с неубранной стерней или зелеными побегами отавы. Сады придорожных домиков расцвечивали мальвы, астры, ноготки; сквозь завесу стеблей чайных роз сверкали оконные стекла.

Война с Францией была популярна в народе, и, естественно, солдат и моряков везде встречали как героев. Филипп – высокий, сутулый, рука на перевязи, лицо в шрамах и ожогах, челюсть подвязана черным шелковым платком, – на все эти отметины боевых действий селяне взирали с почтением, как на регалии монаршей власти. Многие работяги покидали свои места у очагов и подходили к двери, чтобы взглянуть на того, кто сражался с французами, и пожать ему руку, когда тот возвращал хозяйке пустую кружку, ибо добрые простые женщины всегда были готовы поднести молока или домашнего пива изнывающему от жажды путнику, если Филипп стучал к ним в дом и просил воды.

А в сельском пабе его принимали с особым радушием, ведь хозяин точно знал, что в этот вечер у него будет много посетителей, если по округе разнесется весть, что к нему зашел солдат или моряк, сражавшийся на войне. Деревенские политики собирались вокруг Филиппа, пили, курили, вели расспросы, обсуждали услышанное, пока снова не пересыхало в горле, ибо эти люди с крепкими, но туповатыми мужицкими мозгами имели твердую убежденность, что никогда не грех выпить лишний стаканчик и выкурить лишнюю трубку за патриотизм.

Вообще природа людей стала поворачиваться к Филиппу светлой стороной, причем именно сейчас он нуждался в теплоте братской доброты, чтобы взбодрить свою продрогшую душу. День за днем он шел все дальше на север, шел медленно, ведь сил у него было немного. Но даже эти короткие ежедневные переходы сильно утомляли его, он нуждался в отдыхе и мечтал, чтобы утро наступало тогда, когда ему нужно, а не так, что только лег, а через час или два – уже вставать и идти дальше.