Поклонники Сильвии

Сильвия подошла к своему неуклюжему помощнику и, прежде чем – но не раньше его – осознала, что они стоят в интимной близости, принялась приспосабливать его довольные неловкие руки к новому занятию – держать над чашей цедилку и лить через нее белую жидкость.

– Ну вот! – Чуть краснея, Сильвия на мгновение остановила взгляд на гарпунщике. – В следующий раз будешь знать, как это делается.

– Хотелось бы, чтоб следующий раз наступил уже прямо сейчас, – сказал Кинрэйд, но Сильвия уже вернулась к своему ведру и, казалось, слов его не слышала.

Он проследовал за ней в ту часть маслодельни, где она возилась с молоком.

– У меня короткая память. Можешь еще раз показать, как держать цедилку?

– Нет, – со смехом отказалась Сильвия, не отдавая цедилку, которую он ненастойчиво попытался забрать у нее. – А про твою короткую память я и так знаю.

– Вот те на! Откуда? В чем я провинился?

– Вчера вечером… – начала она, но затем осеклась и отвернулась, делая вид, что занята работой по маслодельне – моет ведра и прочее.

– Так-так! – воскликнул Кинрэйд. Он догадывался, на что она намекает, и чувствовал себя польщенным, надеясь, что его догадка верна. – И что же вчера вечером?

– О, да ты и сам знаешь! – ответствовала она, словно ей не терпелось, чтобы ее – в буквальном и переносном смысле – загнали в угол.

– Нет, ты уж скажи, – не унимался Кинрэйд.

– Ну хорошо, раз ты настаиваешь. По-моему, твоя короткая память проявилась, когда ты не узнал меня, хотя прошлой зимой пять раз был у нас дома, а с тех пор времени прошло не так уж много. Но, очевидно, ты видишь слишком много всякого-разного во время своих путешествий по морю и на суше – где уж все упомнить! – Сильвии хотелось говорить и говорить, но она больше не знала, что сказать, ибо посреди предложения ей вдруг пришло в голову, что Кинрэйд может неверно истолковать ее слова, в лестном для себя смысле, ведь она ясно дала понять, что вела счет его визитам в Хейтерсбэнк. Она подумала, что надо бы увести разговор в сторону, придать своим речам отвлеченный характер. Однако Кинрэйд не желал этого допустить. Тоном, повергшим ее в глубокий трепет, за что она тут же разозлилась на себя, он спросил:

– Думаешь, такое может снова случиться, Сильвия?

Девушка упорно молчала, чувствуя, как ее пробирает почти осязаемая дрожь. Кинрэйд повторил вопрос, словно вынуждая ее дать ответ.

Припертая к стенке, она промолвила уклончиво:

– Что может снова случиться? Оставь меня. Я не понимаю, о чем ты говоришь. И вообще, я уже окоченела от холода.

Открытое окно со свинцовым переплетом впускало в помещение морозный воздух, и на молоке уже затягивалась ледяная корочка. Будь это одна из его кузин или любая другая молодая женщина, Кинрэйд нашел бы способ их согреть, но сейчас он медлил, не смея обнять Сильвию: в ее облике, манерах сквозили робость и пугливость; невинное создание, она не ведала, к чему ее слова, если б они были произнесены другой девушкой, могли бы привести, и это внушало ему уважение, заставляя держать себя в узде. Посему он удовольствовался фразой:

– Я отпущу тебя в теплую кухню, если ответишь, считаешь ли ты, что я когда-нибудь снова смогу тебя забыть.

Сильвия обратила на него дерзкий взгляд и плотно сжала алые губки. Кинрэйду нравилось, что она упорствует, ибо это означало, что она понимает всю серьезность его вопроса. Ее непорочные глаза не мигая смотрели на гарпунщика, но и его выражение лица не было призвано обескуражить ее или напугать. Словно дети, они бросали вызов друг другу, и каждый был полон решимости победить.

Наконец она разжала губы, снова спрятала руки в свой клетчатый фартук и, торжествующе кивнув, произнесла:

– Тебе же все равно когда-то придется уйти домой.

– Не раньше чем через пару часов. Ты к тому времени замерзнешь. Так что лучше сразу ответь: как по-твоему, смогу я когда-нибудь снова тебя забыть?

То ли они, возобновив разговор, нарушили тишину, то ли теперь вели беседу на более высоких тонах, только из второй двери, что вела из маслодельни в нерабочую часть кухни, где ее мать до того момента дремала, донесся голос Белл Робсон. Сильвия послушно кинулась на зов – с радостью сбежала от него, обиженно подумал Кинрэйд. В открытую дверь он слышал разговор, происходивший между матерью и дочерью, но почти не вникал в него, столь трудно было отвлечься от мыслей, которые пришли ему на ум, когда он видел перед глазами ясное, милое личико Сильвии.

– Сильвия! Кто там? – спросила Белл. Напряженно прислушиваясь, она начала выпрямляться в кресле – так ведет себя человек, которого внезапно разбудили. Руками она опиралась на подлокотники, словно собиралась встать. – В доме кто-то чужой. Я слышу его голос!

– Это всего лишь Чарли Кинрэйд; он беседовал со мной в маслодельне.

– В маслодельне?! Как он попал в маслодельню, дочка?

– Он к папе пришел. Папа пригласил его вчера вечером, – отвечала Сильвия, сознавая, что Кинрэйд, вероятно, слышит каждое их слово. Она также подозревала, что маме гарпунщик не очень нравится.

– Отца дома нет. Как он оказался в маслодельне? – допытывалась Белл.