Поклонники Сильвии

– Он проходил мимо этого окна и увидел, что ты спишь. Он не захотел тебя будить и пришел в коровник, и когда я понесла молоко в…

В кухне появился Кинрэйд. Он был немного смущен тем, что оказался в неловкой ситуации, но при этом выражение его открытого лица оставалось столь приятным и бесстрашным, что Сильвия, когда он начал что-то объяснять в свое оправдание, даже не расслышала его первых слов – до того она была горда тем, что он принадлежит ей, хотя она не отдавала себе отчета в своих чувствах, да и не хотела искать им обоснование. Однако мать ее несколько церемонно поднялась с кресла, всем своим видом давая понять, что не сядет, пока гость не откланяется. Только вот она была слишком слаба и не могла долго стоять в чопорной позе.

– Боюсь, сэр, Сильви не сказала вам, что моего господина нет дома и вернется он поздно. Он очень расстроится, что не застал вас.

После этих слов Белл Кинрэйду ничего не оставалось, как уйти. Утешало его только то, что на румяном личике Сильвии явственно читались сожаление и смятение. Будучи моряком, он не раз сталкивался с неожиданными событиями и научился не терять самообладание перед лицом непредвиденного, что считается характерным признаком джентльмена; посему с кажущимся спокойствием, чем почти разочаровал Сильвию, ибо она приняла его невозмутимость за равнодушие, решив, что ему все равно, останется он или уйдет, Кинрэйд пожелал ее матери доброй ночи, а ей, задержав ее руку в своей на минуту дольше, чем следовало, только и сказал:

– Перед отплытием я вернусь сюда, и тогда, может быть, ты ответишь на мой вопрос.

Говорил он тихо, а ее мать в это время снова усаживалась в кресло, иначе Сильвии пришлось бы объяснять Белл, что это за вопрос. А так, охваченная тихими трепетными мыслями, от которых звенело все ее существо, она взяла свою прялку и села сучить пряжу у очага; ожидая, пока мать заговорит первой, Сильвия предавалась мечтам.

Белл Робсон отчасти понимала, что происходит, но видела лишь то, что лежит на поверхности. Не ведала она, сколь глубоко определенные чувства проникли в сердце ее дочери, которая сидела по другую сторону очага в ореоле грусти, отражавшейся и в лице ее, и в позе. Для Белл Сильвия все еще оставалась ребенком, которого следует предостерегать от вкушения запретных плодов, грозивших бедой. Однако та уже вкусила запретный плод, и возможная опасность во всей ее грозной силе лишь делала его еще более сладостным.

Белл выпрямилась в кресле, глядя на огонь. Молочно-белый полотняный чепец, окаймлявший ее лицо, которое болезнь лишила его обычной красноты, смягчал ее черты, по той же причине заострившиеся и оттого казавшиеся суровыми. Повязанный вокруг шеи чистый платок цвета буйволовой кожи на груди концами был вставлен в ворот ее воскресного темно-синего шерстяного платья; если б она была в состоянии копошиться по хозяйству, на ней был бы такой же наряд, как на Сильвии. Рукава ее платья были защиплены на локтях, смуглые руки с мозолистыми ладонями покоились крест-накрест в непривычной праздности на клетчатом переднике. Рядом лежало вязание; и сейчас слышался бы перестук спиц, проворно бегавших в ее пальцах, если б она занимала себя обычными подсчетами или думами. Но Белл беспокоили проблемы гораздо важнее бытовых, о которых, возможно, стоило сказать, и потому в данную минуту ей было не до вязания.