Покой

Тогда Мюмтаз рассказал ей о старшем брате Ихсане. Он сказал ей, как в молодости тот когда-то в Париже постоянно ходил за Жоресом[115], как внезапно изменился, потом, когда во время Балканской войны[116] вернулся в Стамбул, что вокруг него вращаются источники нашей жизни и что ему не наскучило проживать их, словно личный опыт.

— Ихсан оказывает на меня огромное влияние. Он — мой главный учитель. Благодаря ему я так мало утомлен своим делом… Самая замечательная черта Ихсана — это то, что он знает, как все можно упростить ради человека.

По мере того как он говорил эти слова, у Нуран росло желание познакомиться с Ихсаном.

— Если так, то давай как-нибудь навестим его или пригласим в Эмиргян, — предложил Мюмтаз. — Я хочу, чтобы тебя знали. По правде, мы с этим немножко опоздали. Я говорю о нем как о моем старшем брате, а Ихсан ведь вполне может считаться мне отцом.

Нуран какое-то время размышляла, а затем решительно сказала:

— Не надо. Мне в моем возрасте не хочется быть представленной в качестве невесты. Как бы то ни было, я знаю, что в любом случае полюблю его и Маджиде.

Потом они вновь заговорили о том, что видели в тот день. Погуляли в районе Джеррах-паша. Нуран восхищалась медресе, дворы которых заросли травой, крыши обвалились, а внутри ночевали бездомные; выстроенной в форме камня на перстне мечетью Али-паши, сына врача-хирурга, в честь которого и был назван тот район; разрушенной типографией.

Эти районы Стамбула в те августовские дни изнемогали от грязи, пыли и жары. Повсюду бросалась в глаза разруха, состояние буквально всего удручало, это чувство усиливалось жарой, множеством больных и усталых лиц и общим физиологическим упадком. Город и те, кто жил в нем, были очень похожи друг на друга. Покосившиеся дома, втиснутые в четырех- или пятиметровый прямоугольник пространства с усталым видом, с потемневшими досками и разбитой черепицей, дополняли друг друга; если бы Мюмтаз с Нуран не знали города, в котором они родились, то вполне могли бы думать, что все, что их окружает, является декорацией к фильму.

Легковые автомобили, время от времени проезжавшие рядом с ними, которые словно бы пробирались по улице, расталкивая толпу пешеходов, как и дорогие машины богачей; маленький старый особняк, выкрашенный в белый и желтовато-серый цвета, рядом с домами, которые нищета точила изнутри вплоть до гераней, украшавших окна; словом, все выглядело как поразительный остаток роскоши — цветка жизни, ушедшего в прошлое богатства. Большинство домов были даже не покрашены. Из открытых окон без занавесок высовывались жалкие головы, совершенно не гармонировавшие с этими остатками прошлого.

Рядом с ними в случайном порядке возникли кирпичные дома, построенные, самое большее, двадцать лет назад, стены которых были вымазаны синей известкой, которые были обращены спиной ко всему кварталу и его жизни, совершенно не сочетаясь друг с другом; то они были слишком длинные либо коренастые, то какой-то совершенно невообразимой архитектуры, не соответствующей никаким жизненным стандартам.

В этой нищете, грязи и запущенности в окружении заполонивших улицы мужчин и женщин, выскочивших на улицу второпях, абы как одетых, больных, усталых, не находивших времени побриться или причесаться, внезапно, в самом неожиданном месте, словно красавица, которая взглядом и станом, силой своей личности побеждает жалкий вид своего платья и не дает возможности смотреть на что-либо, кроме лица, сверкала старинная полуразбитая каменная чешма с остатками позолоты, а чуть поодаль красовалась своим аккуратным и важным фасадом усыпальница-тюрбе с обрушившимся куполом; затем возникало какое-то медресе, белые и мраморные колонны которого давно упали на землю от топота десятков квартальных детей, а на крыше пустила корни смоковница или же кипари; потом появлялась мечеть, неизвестно каким образом до сих пор не упавшая, — она манила покоем, внушаемым широким внутренним двориком, в мир, далекий от земных благ.

Когда они добрались до проспекта Коджи Мустафа-паши, они сильно устали. Сначала сели в кофейне перед мечетью выпить чаю. Затем осмотрели мавзолей. Нуран очень понравилась железная решетчатая ограда вокруг засохшего платана, а также история этого платана и самого участка, записанная вокруг решетки почерком знаменитого каллиграфа Йесари[117].

Ей показалось, что Сюмбюль Синан[118] до сих пор сидит вон под тем платаном. Забота, проявленная для сохранения этого старого засохшего дерева, придавала этому мертвому саду исключительное значение, свойственное великим произведениям искусства.

Несмотря на это, усыпальница вовсе не была изящной, хотя внутри нее лежал мертвец, даже будучи недвижимым, оказывавший влияние на жизнь Стамбула на протяжении четырех веков. К стенам усыпальницы, к ее решеткам тянулись руки, перед ней возносились молитвы. Святой вылечивал больных, открывал врата спасения тому, у кого не было надежды, освещал путь тех, чей мир рухнул и кто преступил порог смерти, и учил терпению, самоотречению и смирению.

— Что это был за человек?