Покой

Конечно же, они были очень счастливы, и несмотря на то, что их мысли тайно были направлены в разные стороны, им нравилось предаваться мгновению единства, которое они переживали. Мюмтаз сомневался в том, что их любовь является кратчайшим путем к Аллаху или куда-то в подобное место. Отводя любви большое и основательное место в жизни, он также сознавал, что это всего лишь чувство и что оно не может управлять всем существом человека. К тому же теперь он не стеснялся того, что его незрелое всеведение надоест молодой женщине. Нуран уже переняла его манеру говорить и думать. В парке на Чамлыдже она позабыла о том, что так рассердило ее вечер назад. Ведь ее гнев на возлюбленного нарушал простоту жизни. Она сказала об этом Мюмтазу еще с утра.

— Каждая женщина в этих вопросах немного ленива. Однако я предпочитаю быть рядом с тобой, даже ценой своего спокойствия, — сказала она. — Я принимаю тебя таким, как есть, и мне это нравится.

Она считала себя маленькой и простодушной женщиной; она была готова следовать за мужчиной, куда бы он ее ни повел, только лишь бы быть рядом с ним. Она доверяла Мюмтазу. Несмотря на свой молодой возраст, он был большим и сильным. В нем было что-то, отличавшее его от всех, что бросало всем вызов. Он был способен продемонстрировать перед всеми силу быть человеком идеи. Она говорила себе: «Пусть он придаст моей жизни определенное направление, и этого достаточно». Остальное было ее делом. За мужчиной она могла следовать до бесконечности. Жаркий порыв этого двойного доверия исходил из всего ее существа. Ведь разделять мысли любимого человека, делить с ним путь было разновидностью любви. А это означало ощутить себя родившейся заново в невозможном самоистощении и носить в своей утробе, в своем теле целый мир. В любви молодой женщины к Мюмтазу было материнское чувство, страстная любовь, восхищение и немного благодарности. Все это он довольно хорошо изучил. «Она меня открыла», — говорил он.

Оба внезапно замолчали. Мехмед повернул лодку по направлению от Сарыйера. Казалось, что огни домов, стоящих в тенях, до которых не долетал лунный свет, как и уличные фонари, приобрели трагично красное свечение. Словно бы горели они сами по себе, будто себялюбивые и завистливые души, которые не хотят присоединяться к зачарованному единству Вселенной.

— Знаешь, Мюмтаз, у меня в детстве часто бывало… Может, так бывает со всеми… В некоторые минуты праздности, лениво сидя летом в Либаде или на Босфоре, мне иногда начинало казаться, что я внезапно начинаю отделяться от своего тела. Это такое ощущение, когда плаваешь в пустоте… Самым странным был сон, который мне приснился однажды ночью. Во сне я точно так же отделилась от своего тела. При этом очень хорошо сознавала, что случилось. Я ужасно замерзла из-за того, что была далеко от тела. Но мне совершенно не хотелось в него возвращаться. От этих страданий я проснулась, зубы у меня стучали. Ты же тоже будешь любить мое тело, когда я умру?

— Кто знает? И я так же нахожу смерть уродством, если только она не в мыслях. Но ты совершенно точно останешься жить в моих мыслях… Конечно! Если только я не сойду с ума.

— Ты полюбишь другую женщину… Твои мысли поселятся в других местах. Совсем как когда мы в детстве часто переезжали из дома в дом… Это было так странно. Сначала мы считали новое жилище чужим. Все время думали о старом доме. Не могли в этих новых комнатах и на этих новых тахтах проводить ни утро, ни вечер. А потом привыкали.

Словно бы застеснявшись этой своей чувствительности, она рассказала ему о своем детстве. Дом в Сулеймание, внутренний дворик с бассейном в Халебе, плеск воды, мороженое, которое она ела на рынке в Халебе; площадной театр одного придворного комика по имени Шумный Бехчет в балагане рядом с одним отелем; ее бабушка, которая была слишком благочестива и уходила, не досмотрев пьесу до конца; а потом еще торопливый побег куда-то; забитые до отказа поезда, страх, множество раненых, которых выносят из поезда на середине пути; страдания от того, что приходится бросать все и ехать; муки от того, что все вспоминается с болью, словно ампутированная во время операции рука или нога; затем дом в Бурсе, дорога на Чекирге… Красота равнины Бурсы, особняк в Либаде. Начальная школа в тот год, который они провели в Султантепе… Все это, беспорядочно перемешавшись, ожило у Мюмтаза перед глазами, словно было неотъемлемой частью их жизней. Как много воспоминаний и различных источников событий объединилось в их любви.

Мюмтаз слушал ее и в то же время размышлял о Шейхе Галипе. Ему не нравился ни план книги, ни уже написанные части. Все нужно было переписать. Ему хотелось работать не рывками, а ровно, спокойно размышляя. Он рассказал об этом Нуран, когда они стояли на берегу бухты Канлыджи, а месяц изливался в море, словно по золотому желобу.