Покой

— Самое большое для меня удовольствие — это смотреть, как меняется свет, и анализировать его изменения, — говорил он. — Когда я учился в Галатасарае, я складывал пальцы руки перед глазами, будто бинокль, и через них смотрел, как преломляется свет лампы на потолке. Иногда, конечно, он преломлялся сам по себе, к тому же везде, всегда. Но мне нравилось, что это делаю я сам, своей волей. Очень мало кому из ювелиров удается изготовить такие украшения. Большинство религиозных символов ведь тоже связаны с этим? Так появилась для меня поэзия света, разноликая, как драгоценности, как взгляды некоторых людей. Разве не бывает так, что обычное вещество превращается в алмаз, в яркую блестящую сталь, в лиловые, розовые, светло-фиолетовые искры, в блеск, который укалывает человека посредством его собственного взгляда, заставляя терять рассудок? Мне кажется, именно в этом заключена настоящая тайна искусства; это мечта, которую очень просто получить, обычным механическим путем. Сейчас вселенная меняется для меня именно таким образом из-за твоего тела, по которому я схожу с ума, — он на мгновение задумался. — Но опять же, искусства не выходит, получается что-то похожее на искусство, что-то параллельное ему.

Когда они вышли на улицу, месяц уже был высоко. Вокруг его желтого пятна виднелись легкие облака всех цветов радуги, похожие на занавес.

Стояла такая ночь, подобие какой можно было искать только в музыке. Только там, только в ее устройстве можно было увидеть что-то похожее. Бесконечное многократно повторялось в бесконечности. Все эти следующие одна за другой реплики, стоило внимательно присмотреться к ним, до такой степени перемешивались, что различить их, разобрать их по одной было невозможно. Вся картина пребывала в вечном бытии с золотыми водорослями, с хрустальными изгибами волн, с глыбами теней, напоминавшими великие истины, тайна которых непостижима; с пропастями, которые становились глубже от тьмы, и с ручейками света. Казалось, вселенная превратилась в текучее великолепие, как сказал Шелли. Или же, казалось, что вселенная замерла и чего-то ждет в неопределенности, которая делала еще более пленительной каждую ее особенность, подобно мысли на пороге сознания, очень глубокой и важной, и от этого окончательно не созревшей.

Это была прелюдия к радению. Бесчисленные губы исполняли ее на бесплотных неях. Здесь разбивались изящные кубки, в краткие мгновения ослепления рождался эликсир из сока драгоценных камней, бесподобные камни, словно выполняя данный Богу обет, бросались в воду.

Стая дельфинов проплыла мимо них, чертя в воздухе дуги, словно в погоне за месяцем. Поодаль свет прожектора парохода осветил воду, и она совершенно изменилась. Словно бы составляя комментарий к прекрасному старинному произведению, все туманные отблески приобрели острую отчетливость. В том месте, где было сильное течение, будто сотни лебедей прожили свои жизни за одно мгновение во время вспышки воображения. Тонкий прозрачный мир из стекла замкнулся на своей собственной музыке, на том поразительном восприятии той главной мелодии, сазы которой пели, наверное, где-то очень глубоко.

Набрасывая свой пиджак на плечи Нуран, Мюмтаз произнес:

— Звучит прелюдия к «Аину Ферахфеза».

Их окружал мир, который изливался по капле из невидимых флейт-неев, как в «Аине Ферахфеза» Деде. Все, что окружало их, было отражением глубокой и недостижимой тайны, мягкой и нежной, как музыка нея. Они словно бы бродили по изгибам великой божественной мысли, по тропам любви, поборовшей всякую слабость и всякую печаль, словно бы пропуская через собственную суть множество вёсен.

— Кажется, что мы вот-вот окажемся в мире строк Нешати.

…Мы настолько преуспели в стирании проявлений, Нешати,
что исчезли в лакированном блеске зеркального отражения…

Нуран засмеялась:

— Хорошо. Но ведь есть предметы. Есть мы. Разве наше тело не материально? То есть, как у всех…

— Тысяча благодарностей Аллаху… Но, мне кажется, что твое тело не такое, как у всех!

— Это богохульство!

— Богохульство или кратчайший путь к Аллаху! Не забывай, как сегодня ночью мы стали самим «вахдат аль-вуджуд»[114], воплотили «единство бытия».

Рядом с ними из воды выпрыгнула рыба. Прочертила в воздухе алмазную дугу. А затем чуть поодаль в мутном голубом свете моря словно бы лопнуло что-то белое.