Покой

Она вытянулась на кушетке и чертила разные узоры на бумаге, положив на колени книгу. Картины у нее выходили неумелые, даже как бы детские, наивно демонстрирующие все детали. Названия цветов, цвета будущих клумб она записывала на полях. «Цвета не должны смешиваться!» — говорила она. Из одного цвета должны получиться клумбы, например, только с красными цветами или только с лиловыми…

В каждое время года должна была появляться таким образом смесь нескольких цветов. Эта идея пришла ей в голову, когда она увидела, как на поле, где раньше росли артишоки, цветут маки. И только розам предстояло расти отдельно. Им предстояло гореть, словно большие факелы, словно фонари и лампы, которые люди забыли потушить.

Нуран любила розы. И особенно она была без ума от бархатных роз, которые назывались «голландская звезда». Такая роза стоила как целое состояние. «Пусть я буду ходить в старом платье… Но у меня в саду должны расти лучшие розы». Затем наступал черед хризантем. Тюльпаны казались ей слишком манерными, но она обожала фиалки. Когда Мюмтаз сказал ей, что в саду прибрежной виллы-ялы Фуад-паши была клумба с фиалками, она принялась восхищаться этим визирем эпохи Танзимата. Самыми любимыми ее цветами после роз были цветы фруктовых деревьев. Поэтому в ее саду должно было быть много миндальных, сливовых, персиковых и яблочных деревьев. Пусть даже жизнь этих цветов была короткой и длилась всего каких-нибудь пять дней, они способны пробуждать в человеке мечты и надежды, которые потом будут длиться целый год. Помимо любви к цветам и деревьям, Нуран интересовалась разведением кур. Как можно было объединить эти две страсти? Наконец, оба решили устроить в отдаленной части сада довольно большой птичник, похожий на домик, у которого будет закрытая часть и маленький садик, огороженный только проволокой.

С того дня, как Нуран познакомилась с Мюмтазом, она мечтала о разных вещах — например, всю жизнь прожить в Эмиргяне. И Мюмтаз, всякий раз видя ее устремление, размышлял над возможностью купить свой дом. Но он никак не мог застать владелицу своего дома, чтобы поговорить с ней. Она никогда не заезжала в Эмиргян. Ее горькие воспоминания о четырех детях, которых она потеряла в этом доме одного за другим, куда она вошла молодой женой и где некогда жила в окружении прислуги, сирот-воспитанниц, сазов и бесед, среди роскоши, которую ни Мюмтаз, ни Нуран не могли себе даже представить, мешали ей вернуться в этот район. Арендную плату за дом Мюмтаз должен быть оставлять в кофейне у берега, оттуда ее приходил забирать старый слуга, живший у Румелийской крепости, и отправлял хозяйке на острова.

Под вечер они поехали в Бюйюкдере. Там поужинали в маленьком ресторанчике. То было тринадцатое число. Тем вечером они решили побродить при свете августовского месяца. Не успела луна показаться на небе, как явился Мехмед. Мюмтаз увидел, что у парня бледное лицо. Во всем его облике было что-то нервное. Мюмтаз знал, что Мехмед уже долгое время влюблен; кажется, его возлюбленная жила в Бюйюкдере. Так что случайность сама по себе ввела в их жизнь второй план, как в комедии Мольера. А если вспомнить об интрижке между подмастерьем в кофейне в Бояджикёе с Анахит, то план становился тройным. То была жизнь по законам человеческого общества, вне зависимости от того, что бы ты ни делал, в каких бы абсолютных и недостигаемых далях ни бродил. И вот перед ними был обычный человек, который мог полюбить, ничего не зная ни о Таби Мустафе-эфенди, ни о Деде, не испытывая восхищения ни перед Бодлером, ни перед Яхьей Кемалем.

Разница между двумя молодыми людьми заключалась в том, что Мюмтаз воспринимал свою возлюбленную сквозь призму горы абстракций. У него было так много Нуран: одна прогуливалась по пристани прибрежной виллы в Канлыдже в шортах или купальнике; другая в лодке сражалась с ветром и парусом; третья спала на солнце, лицом напоминая разрумянившийся персик, в недрах которого циркулирует живительный ароматный сок; четвертая плавала в море на спине, карабкалась в лодку, разговаривала, смеялась; пятая снимала гусениц с деревьев, — одним словом, этих двойников Нуран было множество, и все они вели за собой свои подобия из глубин веков в фантазии Мюмтаза.

Некоторые из двойников появлялись из мимолетных состояний молодой женщины, относящихся к каждому конкретному мгновению, подобно постоянным и меняющимся выражениям лица. А некоторые относились к личности Нуран, словно бы в ее существе таилось огромное наследие предков. Даже если бы не та фотография, на которой Нуран была запечатлена в облачении мевлеви, которую в свое время ему показала Иджляль, Мюмтаз все равно бы сравнивал Нуран, слушавшую пластинку, сидя на стуле и поджав под себя обе ноги, с образами далеких от нас восточных миниатюр.