Покой

«Раз уж Фахир ко мне возвращается, раз уж он говорит — я болен, ты нужна мне, я отец твоего ребенка, ты не должна отказываться от меня, я должен вернуться, я знаю, что не буду счастлив, но ради спокойствия я должен вернуться…» Такое несчастное у нее лицо было, когда она все это говорила; однако это несчастное лицо было ничто по сравнению с усилием и внутренней борьбой, на которую девушка потратила два месяца, чтобы принять решение. Он тоже за два месяца превратился в собственную тень, стоящую на перепутье своей собственной жизни, он совершенно изменился и был подавлен.

Мюмтазу хотелось думать о ней, что она хочет выставить себя в лучшем свете. Но это было не так. Он хорошо знал, что не так. Во всяком случае, она может дать немного любви Фахиру, потому что нежность и жалость — своего рода любовь; Мюмтаз вспомнил день, когда они встретились в последний раз. Они ехали вместе на пароходе по Босфору в Стамбул. До моста он не сказал девушке ни слова о ее окончательном решении, но именно у моста он принялся умолять. В этот раз его мольбы сильно отличались от прежних. В нем говорил гнев брошенного человека, уязвленная гордость.

— Приходи сегодня, — сказал он. — Ты должна отказаться от этой мысли.

— Не ждите меня, я не приду. С этого момента я могу предложить вам только свою дружбу.

Мюмтаз этой дружбы не желал.

— Это невозможно, — сказал он. — В этом положении друзья — это самое меньшее, чем мы можем быть. Ты ведь знаешь, что, когда я чувствую, что твое сердце хоть на малость отдалилось от меня, для меня все заканчивается. Я становлюсь самым презренным существом. Я теряю все свое равновесие, всю ясность. Я становлюсь жалким.

В этот момент прозвучали неизбежные слова:

— Достаточно, Мюмтаз. Мне надоело, — сказала она.

Мюмтаз знал, что, когда она говорила эту фразу, в ней ожило все то, что она пережила благодаря ему в течение года. «Я уверен, что в ту минуту у нее не осталось обо мне ни одного хорошего воспоминания. Только…»

Затем они сказали друг другу «до свидания», девушка пошла своей дорогой, а Мюмтаз отправился бродить по темным узким улочкам, несколько часов разглядывая маленькие лавки старьевщиков, прилавки уличных торговцев, продававших неизвестные закуски, которые неизвестно кто и как ел; жалкие дома, с которых нищета стекала потоками; заборы, мертвые окна, которые, как ему казалось, не могли светиться никакой радостью. Ему представлялось, что он не в том городе, который давно и хорошо знал; казалось, все, что его окружало, плыло в липком мелком нескончаемом дожде, который если прерывался ненадолго, то лишь подчеркивал всю убогость окружающей обстановки. Спустя какое-то время он оказался возле Долмабахче, на берегу пролива, где долго наблюдал за маленькими красными лодками, из которых на причал выгружали дрова.

«Все или ничего», — думал он в то время.

Все или ничего… То есть смерть. Он заметил, что говорит так же, как Гитлер. Все или ничего. Либо мировое господство, либо черная смерть.

Но в природе не бывает ни всего, ни ничего. Когда все и ничего объединяются, в человеческой голове уничтожается совершенство баланса. Если это замечательное устройство теряет свое совершенство, то получается уравнение. Горе тем, кто признает это в качестве законов, тем, кто смотрит на эту запутанную жизнь с его точки зрения. В этой геометрической точке человек считает, что вся жизнь находится в его собственных руках. Ведь это такая точка, где существуем только мы. Точнее сказать, какой-то момент нас самих. Потому что если копнуть глубже нас самих в поисках «всего или ничего», если хоть на волосок удалиться от равновесия чистого баланса, то начинался мир страданий, иллюзий, надежд и раскаяния. Все или ничего. Нет всего понемногу.

Молодому человеку хотелось освободиться от мыслей, в которые он погрузился, но он не смог: врач всем своим весом навалился ему на руку. Тот остановился и снова вздохнул, словно собирался облегчить перед ночью всю свою душу.

— Несколько человек могут изменить все, ты понимаешь? Хорошая команда… Когда она есть… Взгляни на этот тихий ночной час. А потом подумай о завтрашнем утре!

Наутро Мюмтаза ожидал черный колодец. Однако врач даже не посмотрел на этот колодец, на который сам же и указал.

— Как печально, не правда ли? Прежде нация или какое-либо человеческое сообщество из-за каких-то безумств срывается с шарниров, затем какой-то безумец или секретный план его эксплуатируют, выдают за свою собственность; и, как будто джинн вселяется в них, людей этого общества начинает швырять с камня на камень и несет в пропасть. Подумайте о Германии. Только вы думайте о каждом ее жителе! Затем подумайте о том, что происходит после того, как народ Германии оказался в руках садиста! Сейчас этот садизм, эта вера в силу, вера в судьбу, идея о том, что «только я способен исправить весь мир», передается другим вместе с дошедшим до крайности желанием возмездия. Так открывается ужасная дверь. Рушится плотина, скрывавшая бесчисленные бедствия.

Мюмтаз остановился, будто ему не хотелось входить в эту незнакомую дверь.