Поколение Китеж. Ваш приемный ребенок

Но память… она соединяет бабочку с гусеницей и ку­колкой.
Я сходил к брату моей матери — дяде. Мне тог­да было страшно, отец лежал на боку и хрипел. Дя­дя пришел, все увидел и решил обратиться в органы опеки.
У меня была какая-то надежда, что дядя сможет заставить отца заботиться обо мне. У меня было впечатление, что дядя умный и авторитетный.
А он мог взять тебя к себе?
Нет, ему, наверное, материальное положение не позволяло. Мне даже было стыдно проситься. Потом начинается странный период, когда меня на­чали возить из одного детдома в другой, и я даже не помню, сколько их было. Банально говорить, что это было, как сон, но это действительно так было.
А как ты учился?
Никак. В каждой школе была своя програм­ма. Было нужно время еще и к классу притереться. Я всегда был «на новенького», то есть аутсайдером. Все знали, что я — детдомовский.
Впрочем, это я сейчас так оцениваю. А тогда не понимал, что вообще со мной. Просто было пло­хо. Как в сумасшедшем сне, ничего не происходит. Только я приезжаю, обживаюсь, как приезжает ма­шина, снова собирай свои вещи. Куда везли? Почему везли?
У меня сейчас нет эмоциональных проблем с эти­ми воспоминаниями, но я просто не могу заполнить эти провалы в памяти. Из никуда приезжает маши­на, и меня увозит в новый детдом.
Я тогда себе представлял, что какая-то стро­гая тетка с пучком волос и в очках все время перекидывает мои бумаги с одного стола на другой, а меня вслед за ними мотает по совершенно одинаковым серым учреждениям. Я сходил с ума от их одинаковости.
Но тогда объясни мне, почему ты оказался од­ним из лучших учеников в детдоме?
У меня с рождения так было — все, что ло­гично, я понимаю. А если я хоть раз это понял, то я этого не забуду. И еще повлияла моя склонность к наблюдению. Я любил смотреть со стороны и понимать… Это тоже повлияло. Но если я так любил за всем наблюдать, почему так трудно сейчас вспом­нить?
Федор от рождения был наделен живым умом и отлич­ной памятью. Это сослужило ему плохую службу. Он острее своих сверстников переживал боль и несправедли­вость. Своего превосходства он не ощущал, потому что учеба не входила список добродетелей подросткового коллектива.
Мне геометрия нравилась, и я даже с учи­тельницей спорил. Она от меня требовала теоре­му, а мне и так все было очевидно по рисунку. Мне проговаривать это не хотелось, я ведь и так все это знал.
На уроке как-то увидел графики, подумал, что можно прорисовывать формулой дугу. Каждая ду­га имеет свою формулу, то есть не надо чертить, а можно дать машине формулу, и машина сама выпилит. Так мне эта, учительница разъяснила, как функция влияет на графики. Если что-то мне нра­вилось, я видел в этом логику, то для меня это было легким делом.
Меня в детдоме и психологи выделяли, мои кар­тинки рассматривали: «Смотри, глаза большие, значит, чего-то боится».
Ты был рад, когда мы забрали тебя в Китеж?