Поколение пустыни. Москва — Вильно — Тель-Авив — Иерусалим

Когда мы открывали радио, чтобы вечером слушать новости, сообщения о «путче» в Австрии, об убийстве Дольфуса[568], всегда какая-то осторожная рука подходила к радио и переводила на станцию, откуда раздавалась легкая музыка. Только одно сообщение взволновало швейцарских и интернациональных спортсменов: король Альберт Первый бельгийский погиб во время альпинизма[569].

Обратно в Палестину мы решили ехать на Париж-Марсель.

О Париже я столько слышала от мамы и столько о нем читала, что мне казалось, будто я вернулась домой. Мечта моей жизни осуществилась. Марк, который знал Париж, был моим гидом. Я себе представляю, что моя московская бабушка должна была по приезде в первый раз в Москву себя почувствовать так, как я себя почувствовала в Париже: во сне и в раю.

Я бегала по улицам, бульварам, музеям, магазинам, мы ездили в Буа[570], ходили в ночные «буат»[571], видели церкви, и я была в полном смысле слова — счастлива. В первый день нашего приезда была забастовка всех такси, мы добрались до отеля в камион[572], который нам удалось как-то получить.

Перед этим был здесь тоже «путч фашистский», который удалось подавить на плас де ла Конкорд[573].

Погода была сырая и холодная, но это не мешало жить Парижем.

Когда мы с Марком сидели в кафе «Колизей», где одна стена, как райский сад, не то аквариум, не то живая картина — южная флора и фауна, на голубом и розовом фоне птицы колибри, рыбки золотые и серебряные, мне хотелось плакать. Я напевала песенку Мориса Шевалье — «Пари же теме»[574], и Марк надо мной посмеивался.

— Марк, надо же было дожить нам с тобой до 40 и 45 лет, чтобы в первый раз как следует почувствовать, что такое жизнь. Почему мир так устроен, что люди не могут ежечасно радоваться сначала молодостью, потом средними годами и, наконец, старостью?

— Разве ты не была счастлива все годы?

— Нет, ты меня не понимаешь. Я не жалуюсь лично на свою жизнь — нам с тобой никогда не было скучно, и мы были всегда «парою Дориан Греев», но ведь вокруг такой ужас. Почему нам, евреям, не дают спокойно жить? Почему всем позволено радоваться, быть богатыми, путешествовать, заниматься спортом и теми занятиями, которые человек любит и которые ему нравятся, а мы всегда почему-то несем на себе это чувство вины, точно нам все это запрещено? Потому ли, что мы евреи? А мы лично? [Потому ли, что мы вышли из сравнительно состоятельной среды, и наши родные нам так или иначе помогли в начале нашей жизни?] Потому ли, что мы с тобой не согласились быть и остаться «неудачниками», что мы боролись за лучшую жизнь для себя и для детей? Но ведь мы этим только помогаем нашему народу, будущему нашей страны, мы что-то оставим после себя — детей, и хороших, большое, культурно поставленное дело, которое приносит пользу сотням больных. Почему же все это как-то было и есть и будет всегда запрещено, <грешно,> если мы с тобой счастливы? <Мы расплачиваемся за какие-то атавистические грехи наших предков или за их слабость?>

— Дитя мое, не философствуй, я закажу еще один коктейль! Гарсон!

— Коктейль! Даже это нам запрещено. Почитай американский роман, там не начинается ни одна страница без: «Э дринк!»[575] А если бы евреи начали пить, им приписали бы еще один смертный грех: «пьянство».

Мы выпили еще один коктейль и вернулись в наш отель, о котором был слух, что «ен Астор он дор»[576], хотя это и вблизи Маделен, в центре города.

Утром я училась здесь, как и везде: я ходила на хозяйственную выставку смотреть хозяйственные экспонаты. Там я себе купила все книги Кордон Бле (Cordon Bleu)[577] о варке, печении и проч. Затем я слушала лекции в Кордон Бле, научилась нескольким очень интересным кулинарным рецептам, хотя для Палестины они были малопригодны. Торт Сан Риваль, например, берет несколько часов ручной работы. Глазурь — фондан — и разноцветный марципан, из которого изготавливается художественная отделка: если это шоколадный торт, то в виде книжного кожаного перелета, перевязанный марципановыми лентами и с розами наверху. Или торт в виде нарядной бонбоньерки, с белыми сахарными кружевами и прочими артистическими премудростями. В Палестине, где время и материалы и труд дороги и где нет фабричных способов делать все эти чудеса, нет возможности готовить несколько часов торт, который съедается в пять минут. Но для меня это было не менее интересно, чем балет или изящная постановка, или другое художественное произведение. Я даже записала все эти рецепты — и рог изобилия, наполненный петифурами и конфетами, — сделался со временем моим «спесиалите де ла мезон»[578].

Кроме Кордон Бле я слушала некоторые лекции по диэтетик, вегетарианской пище (проф. Павиана) с демонстрациями, и там тоже я научилась некоторым новым блюдам (панированный шпинат, например, и др.).

У нас в Париже нашлось много старых друзей из России. Нас приглашали кататься в своих автомобилях, приглашали на обеды и ужины, а мы для реванша приглашали их в рестораны. Таким образом я могла продолжать свое «кулинарное образование» на практике.