Поколение пустыни. Москва — Вильно — Тель-Авив — Иерусалим

Когда я была летом на даче в Вильне, однажды пришло письмо, которое предназначалось больше для отца, чем для меня, и в этом письме мама писала: «В Петербурге, как я выяснила, у тебя нет правожительства, и тебя не примут в гимназию, поэтому ты должна остаться в Вильне». После их развода это был второй тяжелый удар в моей жизни. Я терпела Вильну с ее мелочной, неэстетичной, унизительной жизнью, где — как я видела — евреи пресмыкались перед неевреями, перед полицией, перед дворником и городовым, вели тяжелую борьбу за грошовое существование. Раньше я приезжала на время — на лето на дачу или на Рождество, когда меня развлекали, одаривали, водили по театрам и катали на санках. Теперь же мне предстояло жить, остаться в этом городе, который я не любила, без матери (сон-то был в руку!), без моей московской школы и подруг и дедушкиного дома, вообще меня отрывали от всего, к чему я привыкла и что любила. Я была глубоко несчастна и плакала все ночи напролет. Я должна была скрывать от отца и мачехи это мое горе, чтобы их не огорчать и не раздражать. Я начала «вести политику», из ребенка превратилась в маленькую женщину, которая сама себя воспитывала и перевоспитывала, считалась с окружающими и научилась скрывать свои мысли и отношение к людям.

Больше всего я тосковала по маме и сестренке, я боялась, что меня окончательно забудут и разлюбят и, кто знает, может быть, вообще я никогда больше не увижу их. Мне было всего двенадцать лет.

Я сама начала хлопотать о поступлении в новую Виленскую гимназию. Ни отец, ни мачеха об этом не позаботились, а я боялась потерять год учения, и приближалась осень. Я бегала из одного учебного заведения в другое, повсюду подавала прошения и с нетерпением ждала ответа. Мачеха не выразила большого восторга оттого, что ей, уже пожилой женщине, навязывают чужого ребенка (чего не было в брачном контракте), но мой отец был счастлив и был рад, что благодаря отсутствию правожительства ему вернули его единственного ребенка.

Мачеха была достаточно умна и тактична, чтобы не вооружить меня против себя. Но все же она мне сказала: «Я слышала, что твоя мать — молодая и образованная женщина, я не знаю, смогу ли я тебя так воспитывать, как она. Кроме того, я всегда занята, тебе придется заботиться о себе, о чистоте своего тела и о своих занятиях». Я ничего не ответила. Но я знала, что мне не привыкать стать, что с девятилетнего возраста и даже раньше я уже была самостоятельна и должна была следить за своими косами, платьями, уроками и поездками из города в город. Теперь я была почти взрослой.

Мне начали отказывать в принятии в гимназии: сначала пришел отказ из Мариинской (имени императрицы Марии Федоровны), потом из министерской государственной школы. Мне ничего не оставалось, как подать прошение в частное коммерческое училище, которое по составу учениц было на 90 % еврейское.

Эту школу вели вдова дворянина и ее три дочки. Как и московская, частная эта гимназия стояла не ниже, но выше по качеству молодых учителей, по широте программы (языки, реальные предметы и к тому же коммерческое прикладное знание), чем казенные русские школы. Меня, как ученицу московской гимназии, приняли без вступительных экзаменов, перевели сразу в четвертый класс. Кроме того, я умела делать реверансы, имела хорошие манеры. Начальница мне велела принести деньги — большую сумму за год вперед. Для этого я послала папу, я с деньгами не смогла бы справиться.

Мое вступление в новую школу и переезд на жительство в Вильну совпали с началом Русско-Японской войны[89]. Дочь моей мачехи и моя учительница музыки, Фани, переехала с ребенком к нам, ее муж был призван как врач и переведен на Дальний Восток. Как и в Москве, я беспрекословно уступила ей свою комнату и спала в гостиной на кушетке. Диванчик был коротенький, я к тому времени подросла, и на этом прокрустовом ложе я спала несколько лет.

Форма у меня была другая — не коричневая, а темно-зеленая, с белыми воротничками и манжетами, которые я должна была часто стирать и гладить. Новые подруги, учителя, книги, музыка — уроки с Фани, и концерты, и театр — все это дало мне новый интерес в жизни. Мы ходили на концерты в Городской зал всегда с партитурой, я научилась не только слушать, но и читать музыку. Я пристрастилась к музыке.

Учителя у нас были молодые. Мы влюблялись в каждого из них по очереди. То старались отличиться в математике, то в русской словесности, а то в истории. Я училась хорошо, хотя уроки приготовляла на переменках или на предыдущем уроке, держа книгу под партой.