Читаем Покоряя Эверест полностью

На следующий день, 21-го, Сомервелл, Ирвин[418] и Хазард[419] отправились сопровождать первую партию грузов в Лагерь IV. Когда они стартовали, шел небольшой снег, и день становился все хуже. Наши следы либо замело, либо Сомервелл не смог их найти. Они справедливо решили, что ледяной камин слишком узок для большинства грузов. Сомервелл и Ирвин обосновались наверху, пока Хазард руководил операциями снизу, и все двенадцать грузов все же затащили наверх. От тех двоих, что их затаскивали, и от двух или трех носильщиков, которые им помогали, наверняка потребовались тяжелейшие усилия. На это потратили два с половиной часа. Проводив Хазарда до подножия последнего склона, Сомервелл и Ирвин вернулись. Согласно плану, весь следующий день носильщики должны были отдыхать в Лагере IV, прежде чем отправиться с Брюсом и Оделлом в Лагерь V. Эту операцию решили проводить с использованием кислорода, так что Ирвину требовалось быть в лагере, чтобы подготовить аппарат к следующему дню. Сомервелл рассудил, что в такую непогоду у Ирвина должен быть напарник на спуске.


Тревожная ночь

Еще одна иллюстрация к тому, как трудно альпинистам было добраться до Лагеря IV, — это история отряда, которым руководили Брюс и Оделл 23-го числа, вышедшего на день позже, чем они должны были подниматься. Свежевыпавший снег сильно испортил подъем, предполагавшийся легкой прогулкой по каменному леднику. Вместо короткого часового подъема к подножию склонов потребовалось почти три часа. Снег же, лежащий на самих склонах, оказался в самом неприятном состоянии. Хазард, по-видимому, так и не услышал их криков, и в течение часа или около того оба отряда так и не вышли на связь.

Две эти истории с новостями о том, что не вся группа Хазарда спустилась, мы тем вечером услышали в Лагере III, лежа в палатках. Эти вести сопровождались шумом все усиливающегося снегопада, вызвав самое близкое к унынию чувство за все время экспедиции, что я помню. С наступлением ночи снег стал более влажным и липким. Неужели и вправду пришел муссон? Четыре человека были застигнуты на Чанг-Ла первым муссонным снегом. Один из них сообщил об обморожении. Именно это обстоятельство вынудило спасать их не позднее следующего же дня. В начале ночи я проснулся из-за приступа кашля. В палатке стало светлее, и Нортон пробормотал: «Луна». И действительно, оглянувшись, я разглядел сквозь ткань палатки яркую луну на безоблачном небе. Снегопад прекратился. На сей раз это был не муссон.

Видал ли кто-либо еще отряд, подобный нашему, что следующим утром карабкался по заснеженным камням? Нортон, Сомервелл и я — трое бравых парней, что раньше вместе взбирались на Эверест, — теперь наверняка напоминали стайку побитых дворняг. Полагаю, мы были наполовину больны из-за холода и высоты. Никогда еще трое мужчин не выглядели менее похожими на себя самих при выполнении трудной миссии, и, признаюсь, еще никогда успех миссии не казался мне столь далеким и недостижимым. Но так или иначе мы тащились по свежему снегу ледниковой котловины, а затем выше и вверх медленно и устало, пыхтя и кашляя. «Если бы только не этот проклятый кашель, — подумал я, — даже в снегу по колено я мог бы идти вполне неплохо».

Мы стартовали в 8 утра. В 1:30 дня мы были у подножия крутого участка под ледяным камином. Каждый выступ и ступеньку замело снегом. Но зато, как тонкая путеводная нить, осталась спускающаяся сверху веревка, закрепленная отрядом Сомервелла для помощи носильщикам. Ах эта благословенная веревка! Как мы были рады ухватиться за нее обеими руками и подтягиваться, преодолевая крутые отрезки! На двух опасных участках над расселиной Нортон и Сомервелл по очереди продвигались вперед по длинной веревке, пока остальные двое их страховали.

Пока Сомервелл вел нас наверх и через последний склон, мы услышали, как четверо носильщиков над нами вели увлеченную беседу. Забравшись к ним, поскольку нельзя было терять время, мы сразу спросили, все ли готовы идти. Этот вопрос их явно озадачил. Затем один из них переспросил: «Вверх или вниз?» Ответ Нортона, казалось, удивил их не меньше, чем обрадовал, — столь мало они осознавали серьезность ситуации или недооценивали угрозу дальнейшего ухудшения погоды. Было 4:30 вечера, и нас уже накрыла холодная тень, когда Сомервелл добрался до шельфа или, скорее, до расстояния в несколько футов от него, поскольку веревка, на которой мы его держали, была слишком коротка для этой цели. Мы решили, что самым быстрым способом было сделать веревочные перила и спускать людей по одному туда, где разместились мы с Нортоном. Но оказалось, что предложенные перила не доходили достаточно далеко, и людям пришлось сделать две или три ступени, прежде чем они смогли до них дотянуться.


Мэллори и Ирвина в последний раз видели на высоте примерно 8 604 м 8 июня.


Перейти на страницу:

Похожие книги

10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное