Покорно направляясь в грядущие времена

мамы   открылась.   Вышел   священник.   «Умерла   тихо»,   –   проговорил   он, обращаясь   к дальней  родственнице.  Та обреченно,  как  подобает  в  данной

ситуации,   опустила   голову.   Священник   двинулся   к   входной   двери,   но   на

полпути остановился, взглянул на мое заплаканное лицо.

«Не плачь, твоя мама на небесах, ей сейчас очень хорошо».

Я ничего не ответил и, нисколько не успокоившись, забежал в свою

комнату,   захлопнув   дверь,   упал   лицом   в   кровать   и,   всхлипывая,   залился

слезами. Почему Бог забрал ее, почему она не со мной?!

В восемь лет я впервые узнал, что такое жестокость. Я жил с той самой

дальней родственницей, ее мужем и их детьми в двухэтажном частном доме.

Больше всего в доме я боялся сырого, мрачного и холодного погреба. Это

место казалось мне самым страшным на земле. Порой, с бешено стучащим

сердцем, я открывал скрипящую дверь, дрожа от пронизывающего до костей

страха, спускался бегом в это подземелье и, взяв в руку банку с какими-либо

маринованными продуктами, тотчас же бежал назад. Однажды я вновь, как

обычно,   преодолев   свой   страх,   бегом   устремился   в   погреб   за   квашеной

капустой,   но,   обернувшись   назад,   в   ужасе   замер.   Дверь   передо   мной   с

протяжным   скрипом   закрылась.   Вперемешку   раздались   задорные   детские

голоса и смех. Это дети, прекрасно знавшие о моем страхе, решили сыграть

со мной злую шутку.

Я услышал, как закрылся засов и раздался звонкий смех. Восьмилетняя

девочка и два ее брата, десяти и двенадцати лет. С тех пор я не один год

просыпался по ночам весь в поту, с криком ужаса на устах. Мне снился этот

смех.   Ужасный,   жестокий.   И   этот   погреб,   черт   его   подери,   я   готов

поклясться, это самый ужасный уголок, который можно встретить на этой

планете. Я помню их голоса, я досконально помню все их слова.

«Не бойся, крысы тебя не сожрут!» – кричал старший брат.

«Сожрут, сожрут!» – кричал младший брат

«Огромные, серые, они такие зубастые!» – вставила девочка.

Я   кинулся   к   двери   и,   ударяя   маленькими   кулачками   в   массивную

деревянную дверь, взмолился о пощаде.

«Откройте, пожалуйста, откройте! Здесь крысы, боюсь!»

Но в ответ я услышал лишь дружный смех.

Я снова и снова, сдирая костяшки пальцев в кровь, беспомощно бил в

дверь, а за дверью по-прежнему слышался преисполненный радостью смех.

Заплакав, я сел на верхнюю ступеньку лестницы возле двери. «За что они так

11

со мной поступили, за что, ведь я никогда не причинял им зла?! За что?! Моя

мама, моя милая мама, она никогда не дала бы меня в обиду. Почему ее нет

рядом?!» Эти мысли прокручивались в моем маленьком, не привыкшем к

подобной жестокости мозгу.

«Не   бойся,   папа   заделал   дыру,   крыс   больше   нет»,   –   смеясь,   кричал

старший брат

Шорох   в   темноте   за   полками   с   банками   и   различными   железными

приспособлениями привлек мое внимание. Крысы! Я никогда  их здесь  не

видел, но был уверен, что они там, в темноте. Мерзкие и страшные.

«Выпустите!» – вновь закричал я, но теперь ответом мне служила всего

лишь тишина – ответ еще более ужасный, чем смех. Я один, и мне страшно.

Страшно, как не было никогда.

Дети   теперь   весело   гоняли   мяч   на   лужайке   перед   домом.   Мое   лицо

залилось краской гнева, я сжал ободранные в кровь кулачки. Мне хотелось

убить их, разорвать, уничтожить. Я не знал, как это сделать, но был уверен, что сделаю. Главное – выбраться, освободиться. За что они так со мной, за

что?! Их радостные крики – как горькая насмешка над моими мучениями.

Они   дышали   свежим   воздухом,   весело   пиная   мяч   под   тенью   деревьев.

Слушая   щебет   птиц,   ощущая   тепло   солнечных   лучей,   видя   над   головой

бескрайнее   безоблачное   небо,   а   я   один,   в   темноте,   ужасе,   неописуемом

страхе

Я   был   один   в   самом   страшном   месте   на   земле.   В   углах   погреба

виднелись очертания паутины и пауков, еще более страшных, чем крысы, существ. Вновь раздался шорох и звон падающей со второй полки массивной

банки. Сжавшись в клубок, я устремил полные страха и слез глаза в темноту

зловещего погреба.

Время между тем шло, а моему ужасу не было конца. Казалось, что

шорох   приближался.   К   нему   добавился   писк.   Привыкшее   к   темноте,   мое

зрение   уже   различало   очертания   этих   омерзительных   существ.   Одна

высунула длинный хвост между двух банок на третьей полке, две другие на

полу перебегали с одного конца погреба в другой. Мой отчим говорил, что он

заделал дыру, из которой крысы пробирались в погреб, но нет, они здесь. Я

их видел и отдал бы все, чтобы их не видеть.

Я вспомнил молитву. Молитву, о которой нам рассказывал священник

из   местной   церкви,   расположенной   на   юго-западе   маленького   городка   на

небольшом естественном возвышении. Белая, величественная, с венчавшим

ее   переливавшимся   на   солнце   причудливыми   оттенками   золотистым

куполом.

«Отче наш, иже еси на небесах! Да святится имя Твое, да будет воля

Твоя!»   –   повторял   я   дрожащим   голосом,   тщетно   пытаясь   вспомнить