Покорно направляясь в грядущие времена

продолжение молитвы. Вдруг я услышал топот ног.

«Мама, папа, они приехали, открой дверь, я не дотягиваюсь», – просила

девочка своего старшего брата. Через мгновение дверь открылась, я кинулся

12

наверх   в   небольшую   конуру   с   кроваткой   в   центре   и,   упав   в   кровать,   с

горечью зарыдал.

Вечером вся семья собралась за ужином, лишь я отказывался выходить, рассказав зашедшей проведать меня тетушке о том, что дети закрыли меня в

погребе.

«Это правда?» – спросила она у детей, тревожно переглядывающихся за

столом.

«Нет», – ответили одновременно девочка и ее младший брат.

«Нет, – подтвердил старший брат. – Он с утра закрылся в комнате и

плачет. Он сегодня вообще в погреб не спускался».

«Вечно   этот   неугомонный   ребенок   что-то   придумает»,   –   ворчливо

вставил их отец.

Моей   ярости   не   было   предела,   я   орал   во   все   горло:   «Ненавижу!

Ненавижу всех вас!»

На что получил от тетушки увесистую оплеуху. С горящей щекой я

кинулся к сервизу.

«Нет!» – вскричала в ужасе она и с округлившимися глазами замерла

как  вкопанная.  Я  схватил   первую  попавшуюся   тарелку.  Эта   тарелка  была

гордостью семьи. Китайская фарфоровая посуда, но мне было плевать, если

бы у меня была возможность взорвать этот дом вместе с его обитателями, если   бы   я   мог   тогда   до   этого   додуматься,   я   бы   непременно   это   сделал.

Размахнувшись, я бросил ее на пол. Оглушительный треск разбившейся и

разлетевшейся по полу фарфоровой тарелки вывел тетушку из себя. Дрожа

всем телом она, будто бы задыхаясь, выдавливала из себя: «Ты, ты, да как

ты... Убью! Убью!»

В тот день она меня выпорола, так что я запомнил это на всю жизнь. Я

никогда этого не забуду.

Незнакомец осушил очередную рюмку и, возбужденно раскачиваясь на

стуле, продолжил:

–  Они   всегда   относились   ко   мне   плохо.   Взяли   меня   не   столько   из

жалости, сколько из приличия и безвыходности. Но в семье, где знали цену

деньгам и очень тщательно их считали, я был обузой. Для них я был лишь

голодным ртом, который они должны были кормить, голодным ртом и ничем

более. Я видел, как они относились к родным детям. Всячески поощряли, лелеяли.   А   я   вечерами   в   своей   маленькой   и   самой   холодной   и   неуютной

комнатке из всех, укутавшись в одеяло, плакал, с горечью вспоминая свою

родную   мать.   Постепенно   они   превратили   меня   в   слугу.   Уборка   в   доме, сервировка стола перед завтраком, обедом и ужином, стрижка газона – это и

был неполный перечень обязанностей, которые я с обреченностью выполнял.

Они считали себя моими благодетелями, считали, что я обязан им всем, и

принимали все как должное, ни разу не проявив ко мне родительских чувств.

Я   взрослел.   Когда   мне   было   двенадцать,   я,   стоя   у   двери   в   гостиную, подслушал разговор.

«Этот ребенок никогда не станет нам родным», – сказал муж тети.

13

«Я знаю, – ответила тетушка. – И вообще, я не виновата в том, что

произошло.   Я   предупреждала   эту   истеричку,   чтобы   она   не   связывалась   с

этим художником. Предупреждала, что ничего хорошего из этого не выйдет, но   эта   дурочка   повелась   на   его   разговоры   –   и   вот,   взгляни   на   результат.

Такой   же   упрямый   безголовый   ребенок,   которого   мы   вынуждены

воспитывать».

Я   давно   собирался   сделать   это,   но   никогда   не   решался.   Теперь   же, обуреваемый злостью и отчаянием, я выбежал из дома и устремился прочь.

Я   бежал   по   залитой   солнцем   дороге,   все   дальше   удаляясь   от

ненавистного дома, с радостью оставляя позади бесконечные упреки тети и

ее мужа, насмешки их детей и то чувство беспросветного, как пасмурное, покрытое зловещими темными тучами октябрьское небо, отчаяния, которое

охватывало   меня   по   ночам   в   узкой   сырой   чердачной   конуре.   По   бокам

мелькали   покосившиеся   от   старости   дома,   впереди   виднелись   бескрайнее

зеленое поле с раскинувшимися в нем домами и журчащая речка, безмятежно

устремлявшая   свои   воды   навстречу   более   крупной   реке.   Вдыхая   воздух

свободы,   я   бежал,   упоенный   разносившимся   вокруг   щебетом   птиц,   и   не

думал   ни   о   чем.   А   время   между   тем,   не   изменяя   установленным   годами

правилам, шло вперед неумолимо. Близился вечер, и чувство голода, вопреки

моему желанию, тянуло меня обратно. Обратно. Одна эта мысль вызывала у

меня   отвращение.   Вернуться   туда?!   Я   остановился   и   оглянулся.   Я

приближался   к   полю,   расположенному   на   высоком   пригорке.   Внизу

виднелись похожие друг на друга дома, в один из которых несколько часов

назад я дал себе клятвенный зарок больше никогда не возвращаться, в центре

возвышалось   трехэтажное,   похожее   на   каменную   коробку   здание.   Это

швейная   фабрика.   Градообразующее   предприятие   для   небольшого

населенного пункта. Более половины жителей работало там. А справа на еще

одном   пригорке   примостилась   местная   церковь.   Ее   позолоченные   купола

таинственно   переливались   в   лучах   солнца,   медленно   опускающегося   за