Покров Шута (СИ)

Всё же юноша так и не смог понять, что произошло там. И у него оставалось смутное ощущение, что, даже вспоминая о произошедшем наверху, сейчас, спустя всего-то пару суток, он что-то упускает.

Что-то чрезвычайно важное!

Аллен, сосредоточившийся на собственных воспоминаниях и замерший перед дверью из комнаты, даже обернулся вокруг своей оси и внимательно вгляделся в собственное смутное отражение в мутной оконной глади. Он был уверен, что тогда, после падения и странной вспышки, очнувшись на белом диване в белой комнате с белым фортепиано и огромными зеркалами, увидел что-то в этих самых зеркалах. Увидел неясно, он тогда только очнулся, перепугано встрепенулся, задрал голову и взглядом поймал в зеркальном отражении что-то, чего там не могло быть.

Но сейчас он не мог вспомнить, что это было. Аллен лишь знал, что был напуган этим чем-то. И ошеломлён. Что-то в отражении взбудоражило его сознание. Было ли что-то не так с отражением его самого, или там появилось что-то или кто-то ещё — Аллен не мог ответить даже на такой простой вопрос. И он сомневался, что на этот вопрос сумел бы ответить Мариан Кросс. Стоило признать, что к Учителю у него совсем другие вопросы и претензии.

Например, почему, за каким акума, от какого Графа (кроме того, что стоял тогда перед ними) и вообще нафига Учитель выбросил Уолкера в бездну, каким-то образом заставив Тимканпи открыть проход в эту странную комнату управления, и заставил своего глупого ученика восстанавливать Ковчег. Нет... Зачем — Аллен понимал.

Аллен не понимал — как?

Как именно он умудрился восстановить Ковчег? Как после бесконечных тычков Тимканпи он наконец-то уселся за белоснежный инструмент, опустил пальцы на прохладные клавиши и, изумлённо вглядываясь в такой знакомый и родной шифр, начал играть. Играть, хотя никогда ранее этого не делал. И ладно бы он играл одну мелодию, запускающую Ковчег! После восстановления и воскрешения всех, кто сгинул в бездну, Аллен, убедившись, что хоть в этом Тикки ему не врал, и, пытаясь не думать об этом странном Ное, понуро устроился за инструментом, и из-под его рук полилась уже совсем другая мелодия! Не менее грустная, мелодичная, удивительно гармонично откликающаяся на сумрачное настроение юноши.

Аллен играл с лёгкостью и отдачей профессионального пианиста, который пришёл в это искусство ведомый своими собственными порывами и желаниями, а не чьими-то наставлениями и понуканиями. Он чувствовал музыку. Ощущал её натянутыми струнами собственной души, вторил ей, повторяя непростые движения пальцев, прощупывая ставшие вдруг такими родными клавиши. Чёрные и белые, послушно издающие те звуки, которых он ждал, ждал с жадностью изголодавшегося без музыки гениального композитора и пианиста.

Как будто он вернул себе что-то давно потерянное. Эта музыка казалась ему пугающе родной и близкой, эта колыбельная, что он играл в белой комнате, словно была напета ему кем-то близким и надёжным в далёком, счастливом детстве.

У него не было счастливого детства. У него не было никого, кто бы пел ему колыбельные, хотя Мана, бывало, рассказывал тщетно пытающемуся уснуть Уолкеру различные грустные и забавные истории.

Но Аллен также никогда даже не прикасался ни к одному клавишному инструменту! Он даже не пел раньше, полагая, что не наделён должным музыкальным слухом. А тут получалось так хорошо и смущающе громко.

И Уолкер же, словно и не он сам, наслаждался собственным пением. Наслаждался удивительно полным и ясным голосом, способным, кажется, выразить каждую эмоцию тонкой, льющейся к небу мелодии. Даже сейчас, глядя в окно и пытаясь разглядеть самого себя, он слегка покачивал головой в ритм неизвестной мелодии и едва справлялся с порывом начать напевать в голос. А вчера за обедом его перехватил Лави, отметивший, что Уолкер мурлычет себе под нос, словно довольный кошак, что-то удивительно мелодичное. Юный книжник даже поинтересовался у Аллена, чему тот так радуется, но Уолкер лишь смущённо пробормотал, что сегодня хороший день, и под недоверчивое хмыканье Лави побыстрее удалился из столовой.

Однако… Почему партитура в Тимканпи оказалась зашифрована шифром, который когда-то в виде игры придумал он и Мана? Или, может быть, только Мана передал Аллену знания о нём? Уолкер понимал, что был ребёнком, и Мана легко мог бы сам подать ему верные идеи для всех обозначений так незаметно, чтобы ребёнок думал, что и сам участвует в изобретении нового секретного языка. Но всё же получалось, что Мана был некоторым образом связан с Ноями? Связан с Ковчегом? Кросс упомянул при нём лишь, что этот Ковчег был заблокирован Четырнадцатым Ноем, который, в свою очередь, предал Семью Ноя в прошлом поколении.

И то он выглядел при этом так, что Аллен понял — никому не стоит знать, откуда юный экзорцист раздобыл эту информацию. Или вообще следует тщательно скрывать свою осведомлённость.