Покровские ворота (сборник)

Пушкин . А славно писал покойник Пушкин! Что делать? В наше время на одного Щепкина приходится сорок семинаристов и тысяча торгашей.

Вяземский . За Щепкина можно платить и бóльшую цену. Европа давно это поняла и уравняла все сословия.

Пушкин . Но вряд ли Бенжамен Констан, тобой столь чтимый, целуется с лавочником. Игра в равенство небезопасна, мой милый. Демократия хороша, когда она облегчает путь Ломоносову, но не тогда, когда возвышает невежду. Наши поповичи бранят меня за аристократизм, но почему я весь век причислен к оппозиции, а демократ Булгарин – под защитой властей?

Вяземский . Один Ломоносов на всю историю. Не мало ли, Александр?

Пушкин . Кто ж спорит? Я говорю только о том, что европейский образец отнюдь не кружит мне головы. Бог весть куда наш народ придет и что на своем пути родит.

Вяземский . Еще Пугача. Ничего другого.

Пушкин . На Пугача мне роптать грех. Многих он побил, а меня кормит. Худо лишь, что из-за него торчу в городе. А коли не шутя, натура редкая, романтизма в нем бездна. Грамоте не знал, а понимал толк в притче. При звуке песни преображался. Прошлое его темно и загадочно. И что за тоска сделала из мужика бродягу? И чего искал он в своем скитальчестве? Неужто одного кровавого разгула?

Вяземский . Во всяком случае, он освятил его царским именем и следовал царскому примеру. Ты постигал казака, который назвался императором. Теперь ты обратился к императору, который то и дело поступал как казак. Будь осмотрителен. Твои занятия могут тебя завести далеко. Недаром твой «Всадник» не вышел в свет.

Пушкин . Поэзия не диссертация, поэт может и забыться. Другое дело – историк. Он тот же судья, а потому обязан быть холоден. Государственная необходимость существует, стало быть, ребячество – ее отвергать. Она такая ж реальность, как власть государя. Ты ругал меня за дух моего «Кавказского пленника», но даже покойный Пестель сознавал неизбежность Кавказской войны. Точно так же мы не смели отдать Варшавы.

Вяземский . А в этом мы никогда не сойдемся. Лучше оставим бесплодный спор. Опять побранимся, а мне не хочется. Самые звучные твои стихи ни в чем не изменят мнения Европы.

Пушкин . Ну и бог с ней. Что они могут понять в стране, которую мы не постигнем сами? Что стоят их похвалы и хулы? Я знаю им настоящую цену. Подумай, не нынешний парижский крикун, нет, сам Вольтер, оракул, столп мысли, умилялся нашей Екатерине, которая сослала Радищева и запорола Княжнина. И мне по струнке стоять перед их журналами? Нет, нам господа европейцы не судьи. Они давно почтительны к силе, не меньше непросвещенных татар.

Пауза.

Вот только Мицкевич нейдет с ума.

Вяземский . Странно. Зачем он тебе?

Пушкин . Не знаю. Верно, люблю.

Вяземский . Либо Мицкевич, либо Паскевич. Того и другого любить нельзя.

Пушкин . Да нелегко. Но Паскевич для меня – стяг, а Мицкевич – друг. Один – страна, другой – человек. Что ж делать?

Вяземский . Не знаю. Спроси Бенкендорфа.

Пушкин . Не взыщите, ваше превосходительство. Так чувствую и не могу иначе.

Вяземский . А не можешь, так не взыщи и сам. Напиши хоть том патриотических од, для их величеств своим не станешь. Им признания реальности мало. Им не лояльность нужна, а любовь.

Пушкин . Ты прав, Асмодей. А что б ты сказал, если бы я попросился в отставку?

Вяземский . Озлятся.

Пушкин . Бог с ним, покой дороже. Да надо и о семье позаботиться. Еще год в Петербурге и – хоть на паперть. Суп из незабудок – вот и все, что смогу предложить своей мадонне. И о душе подумать не грех. Сколько ж вертеться, сколько хитрить? Сам себе опротивел со своими играми. У Бенкендорфа ищу защиты от цензуры. Вишь, как хитер! Точно не знаю, что ворон ворону глаз не выклюет.

Вяземский . Если решишься, так прежде скажи. Помнишь, что говорил Анри Катр: счастлив, кто имеет десять тысяч ливров годового дохода и никогда не видал короля.

Пушкин (со вздохом) . Как раз про меня. (Помолчав.) Поеду в клуб. Должно, проиграюсь до последнего ливра, да куда ни шло. Так желчен нынче, что надо развлечься.

Вяземский . Желаю удачи.

Пушкин . Она бы мне весьма пригодилась.

Вяземский . Прощай.

Пушкин . Прощай.

Вяземский уходит.

Пора, мой друг, пора.

6

1 июля 1834 года.

Петергоф. На скамье Пушкин.

Появляется Дарья Федоровна Фикельмон. Она подходит к Пушкину, дотрагивается до его плеча веером. Пушкин встает.

Дарья Федоровна . Ваше лицо пугает, Пушкин. Оно бледно и скорбно, как в судный день.

Пушкин . Наконец вы одни, быть не может. Я хотел говорить с вами и весь вечер ждал вас. Я издали следил за вашей беседой. Не в пример мне, вы были веселы и оживленны. Мне хотелось убить этого господина.

Дарья Федоровна . Невозможный характер, вынь да положь! Вы, как ребенок, нетерпеливы!