Покуда я тебя не обрету

На Королевской Миле органа и вовсе не слыхать, – может быть, заглушает толпа; на других улицах тоже не слышно, на Каррубер-Клоуз мешают кондиционеры и вентиляторы, орган доносится лишь как невнятное бормотание. Но когда Джек вернулся в собор, Старик Уиллис обрушился на него всей своей Боэльмановой мощью. Сестра старалась изо всех сил, Джек чуть не оглох.

Как Хизер и говорила, рассказанная история – художественное преувеличение, или же действительно пьянчуге не повезло и Боэльман застал его спящим на скамье внутри собора. Главное в байке другое – Уильям Бернс специально решил сыграть на пределе громкости, чтобы все, кто находился в соборе, включая Алису и следующего органиста, вынуждены были бежать, спасая собственные уши, и ожидать конца токкаты снаружи под дождем.

– Наверное, это был один из папиных маниакально-депрессивных эпизодов, – сказала сестра Джеку. – Думаю, история именно об этом. Он выгнал твою маму под дождь, так сказать.

– У папы МДП? – спросил Джек.

– Нет, синдром навязчивых состояний, но у него случаются маниакально-депрессивные эпизоды. У тебя разве их не бывает, Джек?

– Может быть, откуда мне знать.

Хизер стала играть потише – Боэльман закончился.

– Это ария из генделевского «Соломона», – сказала она так же тихо, как играла.

– А у тебя бывают такие эпизоды? – спросил Джек.

– Еще бы. Я хочу то всегда быть с тобой, то навсегда тебя покинуть и не видеть больше. Я хочу видеть тебя, рядом со мной, на подушке, спящим, смотреть на твои глаза утром, когда ты еще не проснулся, а я лежу рядом, жду, когда ты поднимешь веки. Я не про секс.

– Я знаю.

– Я хочу жить с тобой, никогда больше не расставаться, – продолжила Хизер.

– Я понимаю.

– А то я хочу, чтобы тебя вообще не было, чтобы папа никогда не говорил мне про тебя, не рассказывал, что у меня есть брат; не хочу больше смотреть твои фильмы, хочу, чтобы все сцены с тобой, которые я помню наизусть, вдруг исчезли из памяти, словно этих фильмов никто никогда и не снимал.

Хизер говорила и играла одновременно, но темп ускорился, орган стал звучать громче, сестре приходилось почти кричать, чтобы Джек слышал ее на фоне эха.

– Нам просто нужно больше времени провести вместе, – сказал он.

Хизер с силой обрушила руки на мануал, раздался какой-то жуткий немузыкальный звук. Она скользнула по скамье и что было сил обняла брата за шею, прижала его к себе.

– Увидевшись с ним единожды, ты должен приходить к нему постоянно, Джек. Ты не смеешь появиться в его жизни на один миг и потом пропасть. Он любит тебя, – сказала Хизер. – Если ты сможешь ответить ему тем же, я тоже полюблю тебя. Если ты не найдешь в себе сил быть с ним, я буду вечно презирать тебя.

– Ясное дело, – сказал Джек.

Она оттолкнула его так яростно, что Джек подумал, она собирается дать ему пощечину.

– Если ты не Радужный Билли, не смей швыряться в меня его репликами! – рявкнула Хизер.

– Хорошо, хорошо, – пробормотал он и протянул к ней руки; она позволила обнять себя, он поцеловал ее в щеку.

– Нет, это так не делается, сестру целуют не так, – сказала она. – Ты должен целовать меня в губы, но не как свою девушку – губы не раскрывай. Вот так, – сказала она и поцеловала его, потерлась своими сухими губами о губы Джека.

Кто бы мог подумать, что Джек Бернс будет переполнен счастьем от такого целомудренного поцелуя? Но ему было уже тридцать восемь лет, а он впервые целовал свою сестру.

Они провели ночь в Джековом номере в отеле «Балморал», заказали ужин по телефону у портье и посмотрели какой-то дрянной фильм по телевизору. В рюкзачке у Хизер оказалась зубная щетка, очень большая футболка (вместо ночной рубашки) и чистая одежда на завтра.

Она все-все спланировала заранее, даже воплощение желаний, про которые говорила Джеку в соборе, – положить его рядом, увидеть его лицо, когда он спит, увидеть, как утром он открывает глаза, а она лежит подле него, просто смотрит, ждет, когда Джек проснется.

Хизер рассказала Джеку про своего ирландского приятеля – ничего особенного; ее настоящая большая любовь был учитель музыки в Белфасте. Он был женат, и она это знала; он пообещал ей уйти от жены, но в итоге ушел от Хизер.

Джек рассказал сестре про миссис Машаду, а также про миссис Адкинс, Лию Розен и миссис Стэкпоул – тех, кто нанес ему первые травмы, тех, кто первыми оставил на нем несмываемую печать и заразил разочарованием в самом себе. Он рассказал Хизер про Эмму и про миссис Оустлер, про Клаудию и ее дочь – и про все остальное, даже про психопатку из Бенедикт-Каньон, которой слышались стоны и крики жертв банды Чарльза Мэнсона, когда дули ветры Санта-Ана.

Хизер сказала Джеку, что отдала девственность одному из учеников Уильяма, тот учился в университете, а она еще ходила в школу.

– В то время мы играли примерно на одном уровне, сейчас же я играю много лучше.

Джек рассказал Хизер, что последние пять лет главная женщина в его жизни – доктор Гарсия.