Покуда над стихами плачут...

Все спали в доме отдыха,
весь день — с утра до вечера.
По той простой причине,
что делать было нечего.

За всю войну впервые,

за детство в первый раз
им делать было нечего —
спи — хоть день, хоть час!

Все спали в доме отдыха

ремесленных училищ.
Все спали[5] и не встали бы,
хоть что бы ни случилось.

Они войну закончили

победой над врагом.
Мальчишки из училища,
фуражки с козырьком.

Мальчишки в форме ношеной,

шестого срока минимум.
Они из всей истории
учили подвиг Минина

и отдали отечеству

не злато-серебро[6] —
единственное детство,
все свое добро.

На длинных подоконниках

цветут цветы бумажные.
По выбеленным комнатам
проходят сестры важные.
Идут неслышной поступью.
Торжественно молчат:
смежив глаза суровые,
здесь,
   рядом,
     дети спят.

«Ордена теперь никто не носит…»

Ордена теперь никто не носит.
Планки носят только дураки.
Носят так, как будто что-то просят.
Будто бы стыдясь за пиджаки.
Потому что никакая льгота
этим тихим людям не дана,
хоть война была четыре года,
длинная была война.
Впрочем, это было так давно,
что как будто не было и выдумано.
Может быть, увидено в кино,
может быть, в романе вычитано.
Нет, у нас жестокая свобода
помнить все страдания. До дна.
А война — была.
Четыре года.
Долгая была война.

Голос друга

Давайте после драки
помашем кулаками:
не только пиво-раки[7]
мы ели[8]

и лакали,нет, назначались сроки,
готовились бои,
готовились в пророки
товарищи мои.

Сейчас все это странно.

Звучит все это глупо.
В пяти соседних странах
зарыты наши трупы.
И мрамор лейтенантов —
фанерный монумент —
венчанье тех талантов,
развязка тех легенд.

За наши судьбы (личные),

за нашу славу (общую),
за ту строку отличную,
что мы искали ощупью,
за то, что не испортили
ни песню мы, ни стих,
давайте выпьем, мертвые,
во здравие живых![9]

Однофамилец

В рабочем городке Солнечногорске,
в полсотне километров от Москвы,
я подобрал песка сырого горстку —
руками выбрал из густой травы.

А той травой могила поросла,

а та могила называлась братской,
их много на шоссе на Ленинградском,
и на других шоссе их без числа.

Среди фамилий, врезанных в гранит,

я отыскал свое простое имя.
Все буквы — семь, что памятник хранит,
предстали пред глазами пред моими.

Все — буквы — семь — сходилися у нас,

и в метриках и в паспорте сходились,
и если б я лежал в земле сейчас,
все те же семь бы надо мной светились.

Но пули пели мимо — не попали,

но бомбы облетели стороной,
но без вести товарищи пропали,
а я вернулся. Целый и живой.

Я в жизни ни о чем таком не думал,

я перед всеми прав, не виноват.
Но вот шоссе, и под плитой угрюмой
лежит с моей фамилией солдат.

О погоде