Покушение на зеркало

— Хорошо! — глаза Нины свирепо сверкнули. — Ты завтра же приносишь домой тысячу долларов! Нет, полторы тысячи! Потому что мы будем горбиться и за тебя, чистоплюя! Попробуй не принеси — вышвырну! С бомжами будешь жить на вокзале, бабам ты уже не нужен, нищий классик!

Я чувствовал, что бледнею. Прикрыв веками глаза, начал мысленно отсчет: двадцать… девятнадцать… восемнадцать… семнадцать…

Видимо, огородный полковник решил, что я все-таки спасовал. Смачно жуя что-то, судя по хрупанью, огурец, он миролюбиво, почти ласково заговорил. О том, что у него в Сызрани, Новокуйбышевске и в Тольятти есть деловые дружки, которые чем-то помогут в реализации, что никого, конечно, просвещать насчет качества «Пуасона» не стоит, однако дорожиться тоже не стоит, даже по одиннадцати — и то хорошо…

«Продать дачу! — пронеслось у меня в мозгу. — За бесценок. Записана она, слава богу, на мое имя… Завтра же дать объявление…»

— Так «да» или «нет»?! — услышал я словно издалека звенящий металлом голос жены.

— Да! Да! Да! — заорал я и с силой ударил кулаком по столу. Рюмка упала, звякнув о тарелку. — Будут вам проклятые эти баксы! Завтра — не завтра, а будут, чтоб вы все провалились!

Я выскочил из-за стола и бросился в прихожую. И именно в эту секунду там забренчал телефон.

— Да! Ходоров!

— Старик, ты где сегодня валандался, классик наш служивый? — услышал я дурашливый голос Зямы Краснопольского. — Небось не знаешь — не ведаешь, что за новости у нас?

— Говори! — раздраженно буркнул я.

— Полная реорганизация нашего благословенного «Парфенона». Вот так!

— Что это значит?

— Завтра узнаешь. Тебе, кажется, выпадет осо-о-бая такая миссия. Ничего конкретного не скажу, сам толком не знаю. Но вроде бы связано с худлитературой, романы будешь кропать… Что-то в этом духе. Поздравляю, классик!.. Ну до завтра, телевизор смотрю, а тут рекламная пауза, вот и позвонить решил, не вытерпел. Покеда!

Я положил трубку на рычаг и вышел на лестничную площадку. Закурил. Надежда тихонько, но явственно, как ребеночек в чреве, ворохнулась, отогнав кипящую тоскливую ярость. Романы писать? Чушь какая-то… Может, кто-то заказал… И чтобы именно я…

Убедившись, что в пачке осталось всего две сигареты, я тихонько закрыл за собой дверь и быстро спустился по лестнице. До ближайшего киоска, где можно купить курева, было чуть меньше квартала, но я свернул в противоположную сторону. Сумерки уже сгустились, было все еще душновато, но совсем не жарко, почти комфортно. Перейдя через площадь, я опустился в сквере на скамейку и закинул ногу на ногу. Мимо, косясь на меня и пересмеиваясь, прошагали три аляповато накрашенные нимфетки, я проводил их долгим, но вполне безразличным взглядом…

И внезапно увидел, словно на холсте написанную, жанровую картину: отдых немолодого жуира… Бородатенький дяденька с сигареточкой, равнодушненько усталое выражение лица, скрещены ножки, локоток на спинке скамьи… А ведь ему, этому душезнатцу Ходорову, только что надавали по мордасам, принудили заняться пес знает чем — не криминальной торговлей, так тайной продажей чужого имущества… Ведь дача только формально его, совсем не Ходоровской жизни она кусочек. Какие бы значительные рожи он сейчас не строил, но этот бородач и на самом-то деле — тряпочка для пыли. Чужое «надо» — его карма, его удел, а что такое его собственное «надо», он позабыл давным-давно… Сегодня наконец-то сверкнул в бессознательной его жизни просветик чего-то настоящего, нужного именно ему, Ходорову, да ведь уже завтра затолкает, затопчет его чужое «надо», некогда будет ему искать свое. А там и развеется, расплывется, забудется — то ли было, то ли не было, почудилось…

Если бы завтра!.. До завтра надо было еще дожить. Ночью, когда я, как мне показалось, только-только уснул на своем диване под шум воды и позвякивание посуды на кухне, что-то тяжелое придавило мне грудь. Спросонок я что-то крикнул, но маленькая твердая ладонь зажала мне рот. «Тихо, милый, тихо…» — услышал я в темноте голос Нины… Видит бог, как я не хотел этого сегодня…

Мы не были близки уже месяц, она никогда не проявляла инициативы, почти никогда… Я был уверен, что противен, по меньшей мере безразличен ей как мужчина, что ей, такой сексуально непритязательной и в более молодые годы, это теперь без надобности, разве что как уздечка для мужа. Да и какая там уздечка, если за все двадцать лет она не приревновала меня ни разу, по крайней мере не показала наружно. И вдруг она сама пришла ко мне в постель, даже сама сняла с себя рубашку и — бог ты мой, что творится! — так усердно и так неумело старается возбудить мое естество руками, жесткими сухими поцелуями, яростным, похожим скорей на атаку борца на ковре прижиманием своего горячего, чуть влажного после душа, такого еще крепкого тела.

— Ты мой… Единственный в жизни… Давай же, давай же, люби меня, Феля мой, Феля!.. — как в лихорадке жарко бормотала она, ерзая и извиваясь — сначала на мне, а потом, после того как почувствовала, что это уже возможно, подо мной…