Покушение в Варшаве

Париж, Варшава… какой еще третий трон? Неужели Россия? Сын Бонапарта, опершись на польские сабли, все-таки завершит дело отца? Голова шла кругом.

Де Флао даже не ожидал подобного эффекта. Не ожидал и Мориц. Он только рассказал матери, ну брату, паре друзей-офицеров. Ей-богу, он не хотел… Но эмиссар бонапартистов мог гордиться собой. За пару дней ему удалось добиться того, чего Анна не смогла с самого приезда из Вены: вся Варшава из уст в уста передавала имя герцога Рейхштадтского.

Дошло до начальства. Как на грех, из Вильно прибыл князь Новосильцев[88], командовавший прежде польской полицией, а теперь исполнявший обязанности наместника Литвы. Его самоуправство в Варшаве хорошо помнили, но это вовсе не смущало старого вельможу. Когда-то он входил в круг «молодых друзей» Александра I, в его Негласный комитет. И вел себя так, точно время остановило течение свое.

Явившись в Варшаву, Новосильцев крутанул гайки, полицейские забегали и вмиг сыскали источник неприятных сведений – младшего сына госпожи Вонсович. А поскольку посещения Лукасинского были строжайше запрещены, то Мориц оказался виновен в тайном проникновении к узнику, которого, как Железную Маску, содержали в строжайшем секрете.

Де Флао остался чист, потому что знал: юноша его не выдаст. Самого же Морица забрали быстро, прямо из казармы, так что даже мать не успела об этом оповеститься.

Зато оповестился Александр Христофорович. Он понимал, что будет конфликт ведомств, что парень сам виноват. Но надо же его спасать!

Накануне выпал тяжелый разговор с государем. Не в смысле – выволочка. А в смысле обоим не по себе после откровений бесноватого майора.

Вечером Бенкендорф возвращался к себе по коридорам. Заметил слабый свет в одной из дальних гостиных. Сколько их здесь? Подошел проверить, мало ли? И в проеме окна застал всхлипывающего императора. Давненько не видел. С самой коронации в Москве, когда персы первый раз ударили по кавказской границе.

– Что же я за несчастный государь? – повторял тогда Никс. – Я еще не начал править, а у меня уже отбирают провинцию за провинцией!

Пришлось Паскевичу ехать на Восток…

Теперь император смотрел на город, едва зажегший огни, и тяжело, со слезами дышал.

– Что же я за несчастный государь? – повторил он давнюю фразу. – Я даже не успел показаться подданным, а в меня начали стрелять. Вторую войну ведем, хорошо ли?

Да уж чего хорошего?

– И вот мне интересно, что я такое должен сделать, чтобы все радовались моей смерти? Но главное: чем сын-то виноват?

– То есть вы этому смраду верите? – переспросил Бенкендорф. – А насчет меня предсказание вам уже донесли?

Тут Никсу стало стыдно. Откровенно стыдно. Он о себе, о наследнике… Стоит, себя жалеет. А вернейший из его слуг…

– Простите меня, – выдавил император. – Матушка мне говорила, что я эгоист. Да я не верил. Выходит, права. – Никс встрепенулся. – Но ведь вы же не верите? Он нарочно сказал, чтоб вам больно было.

Бенкендорф выжидал: «А вы? Что скажете вы?»

– Не в нашей воле сделать так, чтобы старость и болезни не приходили, – серьезно проговорил император. – Но я никогда не оставлю вас, друг мой. Никогда не отвернусь, как от ненужной вещи. Неужели вы этого не знаете?

«Дай мне Бог твердости и ума уйти вовремя, – подумал Бенкендорф. – Но не всякому такой ум посылается».

Они сели на диван друг подле друга, взялись за руки и замолчали. Это большое умение – молчать друг с другом. Дается только близким.

– Я так устал от этой Варшавы, – сказал Никс. – Думаешь, брат был прав, положив на нас целое королевство?

Прав – не прав. А бери и неси.

– Мне иногда кажется, что этот крест может раздавить Россию.

* * *

Всю справедливость этих слов Бенкендорф почувствовал на следующий день в кабинете Новосильцева в Саксонском дворце. Дело выглядело так, будто шеф жандармов на аудиенции. А ему такие ощущения не положены. Теперь он доверенное лицо императора, и робеть надобно Новосильцеву. Вот одного из «молодых друзей» Ангела – старика Чарторыйского – отправили в Пулавы. Хотите, чтобы и вас?

Однако уверенности не было. Просто беда. Все потому что шел с просьбой. Выступал стороной заведомо слабой. Ну и нарвался, конечно. На теплый прием.

Его встретил человек, который по службе теперь вообще не заведовал здешней полицией. Но она ему подчинялась. «Вот объясните мне, как?» Польша.

– Корнет будет предан суду в соответствии с законами.

На Бенкендорфа смотрел старик с белым пушком вокруг лба. В шитом золотом камергерском мундире. С руками, удерживая дрожь которых, он прикладывал заметное усилие.

«И я таким буду, – ужаснулся Бенкендорф. – Буду корчить из себя вельможу и заменять ум напускной строгостью».

– Мальчик не сделал ничего дурного, вы же знаете.

Старик откашлялся.