Покушение в Варшаве

А вот показать Никсу почту – большой соблазн: пусть знает, кем его считают союзники. Чего хотят и как намерены добиваться. Вернее, через кого. Про англофильство семьи Урусовой Бенкендорф читал впервые. Для него, немца, все московские олицетворяли высокомерие старых родов. Но сколько раз бывало: русский князь готов рубашку на себе рвать от ненависти к остзейцам, облепившим трон. Ан, глянь, рубашка-то из английской бумажной материи. И в голове одна бумага, только газетная, пополам с рассуждениями о вреде французских учителей и древних правах забытых родов. Такой была, к слову, покойная княгиня Дашкова, президентша Академии наук. Таков пушкинский приятель князь Вяземский. Таковы же оказались и Урусовы.

Ну, пусть царь посмотрит.

Александр Христофорович встал и направился прямиком в кабинет императора, не давая себе даже додумать до конца мысль: стоит не стоит показывать? Стоит. Больно, но полезно. Для отрезвления. А то вообразил, что его все за так любят!

Глава 11. Придирки

Варшава

Государь был с цесаревичем Константином в диванной. Хозяин Варшавы курил, вольно развалясь на атласных подушках. Бенкендорф застыл у двери с бумагами в руках, понимая, что сейчас не сможет обратить на себя внимание. Великий князь с детства знал о своем превосходстве и неприкасаемости. Потому и хамил, прикрываясь напускной простотой.

В первый же вечер на приеме, увидев Бенкендорфа в голубом мундире, возопил:

– Фуше или Савари?

Александр Христофорович смутился тем, что его в глаза сравнили с главами французской тайной полиции. Спасибо, Видоком не назвал!

– Савари, – процедил он сквозь зубы. – Тот, по крайней мере, честный человек.

А Фуше он знавал по молодости, в Париже, отвратный тип.

Великий князь всплеснул руками – делано, на публику:

– Ах, да какая разница! – точно показывая, что голубой мундир – мундир доносчика и стирает всякую границу между честным и нечестным человеком.

Это еще ничего. Алексею Орлову[73] круче досталось. На коронации в Москве, во время обеда в Грановитой палате, Бенкендорф заметил, что на приятеле буквально лица нет. Стоит, держится за спинку стула и как будто не знает, что делать дальше.

– Ты чего? – а сам схватил под локоть. Грузный медвежатище, вдруг сердце, ведь не дети уже, всякого повидали.

Орлов повернул к нему невидящие глаза.

– Знаешь, что великий князь мне сказал? При всех. Жаль, говорит, что твоего брата не повесили. Это он о Мише.

Повисла пауза. Оба генерала смотрели друг на друга. Мишель Орлов[74] загремел в короткую ссылку в имение. За соучастие в заговоре. Мог бы и на виселицу по совокупности вин. Однако брат Алексис вымолил у государя прощение. Встал на колени, обещал, жизнью клялся отслужить за двоих.

Зачем Константину понадобилось его подначивать? И так больно. Не мог простить людям брата, что они в роковой день 14-го не выкрикивали его имени и не требовали отмены присяги? Одно правда: не мог простить. И именно того, что эти люди – не его. Хотя сам же и не брал трон. «Изошел на один каприз», – решил Александр Христофорович и вступил в диванную.

Тут его ожидало зрелище похлеще собственных обид. Обижали государя. Причем в той же широкой манере напускного простодушия.

Никс сидел, вжавшись в диван, его высокая фигура просто сложилась пополам. Длинными руками он обхватил колени, точно старался удержать себя в собранном виде – не дать рассыпаться. Константин между тем раскинулся вольготно и покуривал брату прямо в нос толстую сигару.

Никс табака не переносил. В бытность великим князем регулярно сажал кадет-инженеров на гауптвахту за курение. Но вот старшему брату возразить не мог. Даже жаловался как-то дорогой Бенкендорфу, что в прежние приезды в Польшу вынужден был сам курить под щипки и издевки Константина.

– Еле отплевывался потом. А он: «Ты только дым в рот набираешь!» Куда же его еще набирать?

– В легкие, – бесстрастно сообщил Александр Христофорович, который мог курить, а мог не курить – по обстоятельствам.

– Задохнешься, – уверенно заявил Никс. – Если в легких нет воздуха…

– Еще никто не умирал.

Император тогда остался при своем мнении: курение опасно для жизни. Сам не курю и другим не советую – таково было его кредо. Но почему-то сейчас он позволял теснить себя по всем фронтам.

Прислушавшись, Александр Христофорович понял причину. Никс держал оборону, как мог. Константин завел любимую песню про Литовский корпус: император хотел комплектовать его из внутренних русских губерний, цесаревич настаивал на сугубо польском контингенте.

– Так было учреждено нашим незабвенным покойным братом…

Похоже, этот аргумент больше не действовал. А великий князь рассчитывал на него как на неотразимый.

– Вы полагаете себя вправе все менять! – вспылил он.

– Время идет, – проронил Никс. – Кое-что требует перемен.

Константин его не слушал.

– Покойный брат не хотел войны с Турцией из-за греков. А вы ввязались в драку, не изведав брода! Кто выиграет в конечном счете? Одна Англия. Хитрый британец всегда не внакладе. А мы что получим? Войну на руки. Я писал вам. Но вы настаивали, хотели приключений?