Покушение в Варшаве

Таковым был Бонапарт. Теперь никого не видать. А значит, грядет сначала непрямое, через сателлитов, а потом и прямое, лоб в лоб, столкновение. На чьей стороне будет Долли? Неужели переметнется? Или, как в детстве, спрятав ворованный пирожок за спину, будет тыкать пальцем в братьев: «Шурка взял! Костя пальцы облизывал!» То есть – на своей собственной.

– Я предпочла бы сбежать, – честно призналась княгиня Ливен. У нее в столе лежала целая пачка писем от лорда Грея[78], платонического поклонника, с которым она умела не то дружить, не то кокетничать, без обещаний на будущее, словом, стать настолько близкой, что теперь Грей, находившийся в оппозиции к кабинету Веллингтона, открывал ей карты и сообщал сведения, собранные противниками герцога.

Долли была недовольна. Очень недовольна, потому что эти сведения подтверждали мнение брата, будто Англия участвовала в персидских делах самым неблагоприятным для России образом. А не ее собственное, будто лондонскому кабинету до Тегерана и дела нет, там все контролирует Ост-Индская компания.

Дарья Христофоровна не могла смириться с тем, что была не права. Ведь именно она сидела на острове. А брат тут. Совсем мхом порос! Но, выходило, это она проворонила информацию, вовремя не предупредила свой кабинет об опасности. Чуть ли не на ней кровь!

Такого княгиня допустить не могла даже в мыслях.

– Долли, ты что-то недоговариваешь, – укоризненно сказал Бенкендорф. Они сидели за чайным столиком. Княгиня свято блюла пятичасовую традицию и умела наливать заварку в сливки, а не наоборот, как делают на континенте. Долли поколебалась, а потом взяла брата за обе руки.

– Шура! Ты должен помочь мне. Да-да-да! Я недооценила решимость премьера лорда Веллингтона вредить нам. Вероятно, они с лордом Абердином как-то связаны с событиями в Тегеране.

Что и требовалось доказать. Александр Христофорович строго глянул на сестру. Зачем было морочить ему голову?

– Что у тебя есть? – прямо спросил он.

Несколько секунд Долли молчала, потом решилась:

– Поверь, это конфиденциальные сведения, и получить их я могла только от верного друга…

– Сколько?

– Что «сколько»?

– Сколько хочет верный друг? – губы брата сжались. Знает он, как работают источники информации. И тут Долли его удивила.

– Нисколько. Это лорд Грей, мой поклонник. И хочет он, вернее хотел, пока мог, меня. Не смей осуждать!

– И в мыслях не было. – Ему ли с его «послужным списком»? Он пошевелил пальцами. – Давай сюда. Что он мог написать? Почему ты сменила точку зрения?

Долли встала, ушла в комнату, служившую ей спальней, и вернулась с письмом в руке.

– Выпусти начало, там вещи, тебя не касающиеся.

Как же! Ее романы всегда касались его самым непосредственным образом. Бенкендорф развернул лист. Начало действительно содержало признания лорда-отшельника, как скучен Лондон без обожаемой княгини. Длинные-длинные, скучные-скучные. В какой-то момент брат понял, почему Долли не уступила домогательствам Грея.

«Погода нынче, дражайшая княгиня, переменчива, как никогда, и дождь сменяется ветром, однако сквозь клочковатые облака нижнего слоя вовсе не видно неба, а лишь более высокие плотные тучи, почему я, с моей меланхолией, особенно не могу расслабиться и вечно ожидаю неких несчастий, самое большое из которых уже произошло, ибо ваш отъезд, как закрытие театров в сезон купаний, делает наполненный народом город настоящей пустыней, где не встретишь ни одной живой, понимающей души, способной к состраданию, как ни одного блестящего ума, охватывающего собой…»

Довольно. Если он таков же в постели, то Долли права. И пилит, и пилит. Дама может на досуге почитать, проверить у горничной список покупок, отдать распоряжения насчет завтрашнего обеда. Бедная Доротея! И с таким субъектом ей приходится ежедневно коротать время, вычерпывая из потоков ничего не значащих слов золотые крупинки сведений.

Но вот, наконец, Грей проснулся. Закипел страстями, если скулеж можно так назвать, правда политическими: