Покушение в Варшаве

В последние дни в Варшаве Анна все чаще вспоминала другого своего давнего любовника, совсем не похожего ни на маршала Понятовского, ни на побочного сына Талейрана. Этого наглеца графине не удалось поставить на службу Белому орлу, увлечь поклонением жертве. Напротив, он служил иной силе. Был врагом – тем самым черным цепным вороном – и не стыдился этого.

Вот чего Анна не могла взять в толк. Как? Умный, пылкий, тонко чувствовавший и влюбленный в нее человек продолжал оставаться со злодеями? С русскими? Хотя сам был немцем. Почему ради нее он не встал под знамена проигравших? Заведомо обреченных? В чем особая романтика и особая боль. Жалость пополам с любовью. Оковы, омытые слезами и увитые розами. Как он мог?

Анна гневно сдула со лба черный завиток. А что завораживало ее? Что притягивало? Наверное, то, что он враг. Это необыкновенное чувство – любовь через силу. Через преодоление. Когда один, наконец, складывает оружие и говорит: «Я твой, делай со мной, что хочешь». О, она хотела! И делала!

Однако его неуступчивость, нежелание покинуть своих хозяев превратили их хрупкий, противоестественный союз в химеру. Каждый двинулся своим путем. Анна – с затаенной обидой. Он – с беспечностью и забывчивостью, свойственной мужчинам.

Поэтому ребенка, который своим рождением был явно обязан этому долговязому немецкому предателю, графиня без смущения приписала де Флао и назвала в честь «деда», великого французского канцлера, Морисом. А первый муж, дабы избежать бесчестья, был вынужден признать своим, хотя и относился к Морицу с подозрением. Ему она просто сказала: «Помнишь, как Бенкендорф спас тебя из-под ареста, когда русские снова взяли Варшаву? Считай это платой за свою голову».

Потоцкий попытался было задохнуться от возмущения – ведь ребенок родился раньше. Но Анну трудно было смутить: «Ну, вкладом в твое будущее освобождение. И не забывай, что пансион на содержание младенца поступает от господина Талейрана, поэтому будь, как все, уверен в отцовстве де Флао, это сильно поправит финансовые дела Потоцких».

Такого издевательства бедный граф не вынес, и вскоре Анна получила развод, оставив себе титул и всех троих детей. При ее богатстве и толпе поклонников она чувствовала себя не внакладе. Второй муж, тоже служивший в армии Бонапарта, генерал Вонсович, относился к отпрыскам возлюбленной с флегматичным спокойствием: не он же их кормит.

Сказать по правде, и самого Вонсовича кормила Анна, а потому причин для беспокойства не было. До последнего времени. Ведь ее старое, несчастное увлечение явилось в Варшаву в свите русского царя. Собственной персоной.

Впервые она увидела его именно в Яблонне. Анна не встречала императорскую чету, но ночью приехала посмотреть на свое оскверненное чудо. Когда вся свита спала, он гулял по саду. Проходил под аркадами цветущих деревьев, вдыхал запах. Смотрел на ясное, без туч небо. Пусть полюбуется, как должны жить люди! Ему-то в Петербурге не каждый день показывают, что над головой – голубое или иссине-черное. Там всегда свинец. Всегда олово. И холод, мелкий дождь, изморось, исключая те дни, когда лед и ветер. Так пусть смотрит!

Анна не подошла. Хотя разглядывала его всласть. Постарел. Огрузнел. Оплешивел. Но не критично. Вонсович, например, в большей степени. Однако прожитые годы не щадят. Графиня прижала руки к щекам. Неужели и она? Узнают ли ее теперь?

Шурка поднялся на цыпочках, преклонил к себе цветущую ветку и длинным носом уткнулся в белую сердцевину цветка. Все тот же. Романтичен до одури. Вот почему они прежде понимали друг друга с полуслова! Жаль, ах как жаль! У него было такое тихое, человеческое выражение лица, что Анне захотелось приблизиться. Но она сдержалась. Так и уехала, не поговорив.

Теперь жалела. Жизнь коротка, и легко вообразить, как бы они вспомнили старое в ночном бескрайнем саду, где не унимались еще майские соловьи. Темнота скрыла бы ее возраст. Да и его, смежив веки, графине так легко было представить прежним…

Просмущалась. Глупство!

В результате они встретились на официальном приеме, в залитой светом тысяч свечей зале, где каждый предстал в обжигающей правде своих лет и закованный в броню светского высокомерия. Он держал нос выше дверной притолоки. Она явилась гордая, как крепость, сданная врагу, но еще не подписавшая капитуляции.

* * *

Анна вступила в зал об руки с двумя сыновьями. Дочь Натали теперь вел Роман Сангушко, и эта пара как боевой арьергард следовала сзади, в фарватере графини.

Ясновельможная графиня окинула пространство гордым взглядом и увидела мужчину своего разочарования в трудной ситуации. Его домогалась какая-то дама, с виду весьма привлекательная, а он, судя по выражению лица, не знал, как от нее отделаться.