Покушение в Варшаве

Ему стало ее жалко-жалко. Ну, правда, как он мог? Такая милая, несчастная женщина!

– Не печальтесь, ведь вам еще и тридцати нет, – ободрил Бенкендорф.

– Двадцать девять.

– Вы очень хороши собой. Просто прелесть. Попался неудачный муж? Так на муже-то свет клином не сошелся.

– Что вы такое говорите? – Апраксина растерялась. – Моя матушка наставляла меня очень строго. Мы ни одной обедни не пропускаем…

А может, стоило бы пропустить? Ее матушка! Княгиня Марья Алексеевна. Достойнейшая супруга отца-командира. Сколько он, бедняга, от нее вытерпел. Богатая, как Крез. Родовитая, как сам император. Страшная, как коровья смерть. Урожденная княжна Голицына, она строила благоверного, будто гарнизон на плацу.

Сейчас Бенкендорф смотрел на Софью Петровну и находил в ее лице так мало материнского, властного, грубого. К счастью, Софи пошла в отца, молодца и красавца. Лицо чистое, сердечком, отцовская ямочка на подбородке. Его же точеный нос, разлет бровей и серьезные, зеленовато-голубые, темные глаза.

Он увидел ее как бы заново и сам себе удивился. Чего было не взять? Всем хороша. Если бы ей тогда было сколько сейчас. Неужели испугался? Другого объяснения не подобрать. Но жизнь сложилась, как сложилась. И, пожалуй, у него лично неплохо. Хотя, конечно, годы. Вот бы снова гарцевать, махать саблей, соблазнять дам. Воевать? Наверное, и воевать.

– Посмотрите на меня, – молвил он. – Это мундир все скрывает. А без него – ничего завидного. У вас же вся жизнь впереди.

На лице собеседницы было написано: не хочу я этого «впереди». Чего ждать-то?

И опять ему стало очень стыдно. Обидел девчонку. Хоть и не хотел. Напротив, хотел, как лучше.

Софья Петровна ободряюще улыбнулась ему:

– Я вас не виню. Почти.

Какая она милая. Чего-чего, а этого в русских дамах больше, чем в других. Не красоты, не умения обольщать, а тишины, мягкости, прощения и терпения.

Он улыбнулся, глядя на Апраксину, и проронил, сам не понимая, как вырвалось:

– Простите меня.

Ее лицо просияло из глубины, точно этих слов она и ждала. Не признания, будто он кусает локти, будто несчастлив, а извинений. Простых слов. Де обидел. Молодой был, глупый. Не стоило.

– Спасибо, – молвила она, как бы примиряясь с ним, а заодно и со своим прошлым. На ее лице была такая спокойная мудрость терпения, каких Александр Христофорович прежде не видел.

Софья Петровна встала, заметив, что императрица знаком руки подзывает ее. Бенкендорф проводил глазами удаляющуюся фигуру – гибкий стан в платье из темно-вишневого шелка, длинные, опущенные вдоль тела руки изумительной красоты, покатые плечи, оттененные прозрачным кружевом, – и ему показалось, что сейчас от него отошел родной человек.

Императрица что-то сказала гофмейстерине, и та, послушно склонив темно-русую голову с кудельками на висках, обернулась к стулу наследника. Того пора было увести с трапезы. Мальчик тут же послушно встал и, поклонившись гостям, покинул зал.

– Дрессированный медвежонок, – услышал генерал у себя над ухом и поднял глаза. Рядом с его стулом стоял великий князь собственной персоной. – А помните, каков в детстве был Никс? Только мы с вами, кажется, и помним. Упрямый. Выгони из-за стола – попробуй. Поднял бы крик. Упал бы на пол и катался. К стыду матери.

Александр Христофорович встал.

– Вашему высочеству не стоит говорить подобные вещи о государе.

Константин изогнул бровь. Стало похоже, что к его переносице ползет мохнатая гусеница.

– Не стоит? Отчего же? А кто мне запретит? – Последнее он бросил с заметным бахвальством: мол, не вы ли?

Александр Христофорович собрал всю свою смелость.

– Не стоит оттого, что вы говорите о своем императоре и позорите его. А запретить вам должно ваше собственное внутреннее чувство. Я помню, как вел себя маленький великий князь. К горю и слезам вдовствующей государыни, вашей матери и моей благодетельницы. Но я также помню, что вы всегда смеялись и подначивали его.

На лице Константина отразилось крайнее удивление, словно он хотел сказать: ишь, разговорился! Цесаревич скосил глаза на генеральский зеленый мундир Бенкендорфа, хотел отпустить какую-то остроту, но махнул рукой.

– В любом случае я здесь не для этого.

Глава III отделения внимательно слушал.

– Я вижу, ваша сестра княгиня Ливен почтила своим присутствием коронацию. Скажите ей, что колкости в адрес моей супруги жене посла не по статусу.

«Скажите сами!» – чуть не сорвался Бенкендорф. Он видел, как у кресла императрицы возвышалась фигура Доротеи, которая что-то оживленно рассказывала. Бедная княгиня Лович тоже хотела послушать и развернулась бы, если бы Долли не стояла к ней спиной.

Спиной! Вопиющее нарушение этикета. А государь с государыней как будто ничего не замечали. Хотя оба относились к Жанетте сердечно. Но, видимо, сегодня Константин со своим спотыканием возле императорских кресел перегнул палку. Неужели эта женщина всегда отвечает за выходки своего мужа?

Но Долли вела себя недопустимо. Поэтому, стоило ей повернуться, брат сделал рассерженный знак: мол, отступи назад, говори с обеими августейшими дамами. Куда там! Княгиня его игнорировала.