Пол и секуляризм

В картине, изображающей Афганскую войну как международный джихад, объединивший добровольцев из числа мусульман всего мира, есть отголоски труменовской концепции международного религиозного антикоммунистического фронта. Наследие религиозной Холодной войны витает вокруг «Глобальной войны с террором». Она представляется экстремистским религиозным вызовом легитимности современной международной системы, системы, подчеркнуто отделенной от религии, но в то же время выступающей ее защитницей[354].

Вероятно, это можно сформулировать иначе: в дискурсе секуляризма, который вернулся после падения коммунизма в 1989 году, а затем усилился после атак на Всемирный торговый центр в Нью-Йорке в 2001‑м, ислам стал «экстремистским религиозным вызовом» «современной международной системе», которая отныне понимается как демократическая и христианская. Именно в этом контексте политолог Сэмюэл Хантингтон, популяризатор идеи о столкновении цивилизаций^{12}, утверждал в 1993 году, что «исторически существовала сильная корреляция между западным христианством и демократией»[355]. И президент Джордж Буш мог оправдывать вторжение в Ирак тем, что это крестовый поход во исполнение воли Божьей. «Этот крестовый поход, эта война с террором будет длительной», — сказал он в сентябре 2001-го[356]. В 2004 году он так определил цель этого крестового похода: «Свобода — это дар Всевышнего каждому мужчине и женщине в этом мире. И как величайшая держава на земле, мы несем обязанность помогать распространению свободы»[357]. В менее библейском духе в 2007 году Николя Саркози, президент Франции, призывал к новому, позитивному секуляризму: «Секуляризм не должен отделять Францию от ее христианских корней», в противном случае «ослабнет связующее вещество национальной идентичности»[358]. Несколько лет спустя он описывал французское наследие как «христианство и Просвещение… две стороны одной и той же цивилизации»[359]. Ангела Меркель, канцлер Германии, призвала соотечественников проводить дискуссии «о христианском взгляде на человечество». Немцы, заявила она, должны больше внимания уделять «ценностям, которые нас направляют, нашей иудео-христианской традиции». Именно они принесли «сплоченность в наше общество»[360].

Важность христианской этики для современных демократий была продемонстрирована в беседе Юргена Хабермаса и папы Бенедикта XVI, состоявшейся в 2004 году. Позднее она была опубликована под названием «Диалектика секуляризации. О разуме и религии»[361]. Перед лицом войны с терроризмом и нарастающей напряженности в мире Хабермас признавал источник морали и этики в терпимости к религиозным традициям; они «сохранили в целостности нечто, что в других местах было утрачено». Он писал во «Времени переходов»:

Универсалистский эгалитаризм, из которого рождаются идеалы свободы и коллективной жизни в солидарности […] индивидуальная мораль совести, права человека и демократия — это прямое наследие иудаистской этики справедливости и христианской этики любви. Это наследие, по сути дела неизменное, было предметом постоянной критической апроприации и реинтерпретации. По сей день альтернативы ему нет […] Все остальное — лишь досужие постмодернистские разговоры[362].

В диалоге с Хабермасом папа подчеркивал «божественный свет разума», который контролирует «патологии религии», относя разум к христианству, а патологии — к исламу[363].

Инкорпорирование христианства не в качестве аспекта, а в качестве источника демократической секулярности было продуктом холодной войны, который сохранился надолго. В дискурсе о столкновении цивилизаций ислам теперь изображался как гипертрофированная форма духовности («экстремистский религиозный вызов»), подавлявшая в индивидах рациональное начало — то самое рациональное начало, которое было источником внутреннего христианского сознания и свободы, которую оно выражало, — ради навязанной коллективной идентичности. При таком взгляде ислам становился одной из форм тоталитарной политики, в которой на месте марксистской диалектики были законы шариата[364].