Поле Битвы

Саня дважды заехал мне в живот кулаком, что по ощущениям было больше похоже на удары кувалдой. До того, как он смог ударить меня в третий раз, я поймал его удар своим правым предплечьем, после чего изо всех сил наступил ему на ногу со смешанным результатом — русский носил рабочие ботинки со стальными носками. Он чуть пошатнулся, после чего нацелился ударом колена мне в пах. Я заблокировал удар раненным бедром, и мир в моих глазах сузился до туннеля на мгновение, после чего я склонил голову набок, нашел его ухо и вцепился в него зубами, потянув вниз, сжимая челюсти настолько сильно, насколько мог.

Саня вскрикнул и сместил вес своего тела назад.

Я воспользовался этим, создал себе ногами точку опоры и впечатал его в стену, вложив в это всю силу своего тела и силу Зимнего Рыцаря. Удар получился жестоким, я почувствовал, как он выбил весь воздух из легких русского, и я испустил крик триумфа, пока он потерял равновесие, ошеломленный на добрую секунду.

Мне хватило этой секунды, чтобы отвесить ему три сильных удара, нацелив кулак сначала в боковую сторону его шеи, затем в основание челюсти прямо под ухом, и наконец в висок. Бум, бум, бум.

Саня выронил Меч из руки.

Затем русский рухнул на землю, оглушенный и издавая хрипящие звуки.

— Самодовольный болтун, — прорычал я на него сверху. — Это не твое дело.

Ненависть взывала ко мне. У меня не было времени отвлекаться и дальше, какой бы привлекательной ни казалась альтернатива.

Я сплюнул, чтобы отделаться от привкуса крови во рту и повернулся обратно к Рудофольу.

Он лежал на земле, свернувшись в клубок и издавая задыхающиеся звуки боли. Вслед за мочевым пузырем он потерял контроль над кишечником, и сопутствующая этому вонь вызвала у меня желание оторвать ему руки и ноги, по одной за раз.

Но он был не один.

Рядом с ним преклонил колено Уолдо Баттерс.

Маленький Рыцарь бросил мне вызов. Он медленно поднялся, я мог видеть, как он дрожит каждой конечностью. Его лицо было бледным как мел. Белый плащ Баттерса с красным крестом на нем был покрыт пятнами крови и чего похуже, демонстрируя хаос, через который его владелец успел пройти.

Но он ему подходил.

— Гарри, — сказал он. — Я не могу тебе этого позволить.

— Ты видел, что он сделал, — ответил я. Мой голос звучал так, будто вся глотка была забита щебенкой и осколками стекла. — Что он сделал с ней.

— Ты потерял над собой контроль, мужик, — продолжил Баттерс жалобным голосом. — Гарри, я не могу тебе этого позволить.

— Ты собираешься защищать это существо? — прорычал я.

— Он не тот, кого я пытаюсь защитить, — огрызнулся он в ответ. В его взгляде появилась твердость, а затем унялась и дрожь. Он поднялся, держа в руках сломанную рукоять Фиделаккиуса, Меча Веры. — Я пытаюсь защитить моего друга.

Чистота моей ненависти снова оказалась осквернена. И снова это заставило ярость нахлынуть на меня. Для заклинания мне даже не потребовались слова. Пусть горит. Я поднял руку и с помощью одного лишь гнева возвал к витавшей в воздухе необузданной силе, создав из ничего молнию и выстрелив ей в Рудольфа с бессвязным криком ярости.

Все залила резкая ослепляющая вспышка белого света. Границы переулка наполнились голосами более громкими, чем рев грома, сердитый хор предупреждающих голосов. Сломанная рукоять Меча Веры выстрелила встречной световой вспышкой, которая столкнулась с молнией и перенаправила ее, заставив заряд ударить в стену над и за Рудольфом.

Отличный трюк. Но я знал секрет Меча. Мне не придется выводить Баттерса из строя, чтобы убрать его с дороги.

Я двинулся к нему, разминая левую руку круговыми движениями.

— Гарри, — сказал Баттерс со слезами на глазах. — Не надо.

Я бросился на него, нацелив удар слева в лицо Баттерса.

Он поднял полностью нематериальный клинок Меча, чтобы парировать удар.

...

После этого мой мир превратился в сплошное измерение боли.

...

Не было предупреждения, вообще ничего. В то же мгновение, когда моя рука коснулась лезвия клинка из чистого света, все изменилось. Сила Мантии, окутывавшей меня, испарилась как туман перед восходом солнца. Каждая травма, ранение, приступ боли, царапина, синяк, растяжение — все обрушилось на меня разом. Я зашатался, мои конечности ослабли, будто я внезапно набрал несколько сотен футов веса.

Я чувствовал Рудольфа. Его страх. Его агонию. Его смятение. Его унижение. Его раскаяние. Его болезненную ненависть к себе. Все это я прочувствовал как свои собственные эмоции. Я видел себя глазами Рудольфа — огромного, злобного, смертельно опасного, неумолимого как лавина.

И Мерфи.

Ох, Боже. Боже мой, Кэррин.

Моя чистая ненависть иссохла под этим светом, а затем левая рука взорвалась от боли сверхновой. Мне пришлось правой рукой заслонить глаза от света, исходившего от Меча, несмотря на то, что даже такое незначительное движение причинило мне достаточно сильную боль, чтобы создать угрозу расставания с содержимым желудка.

В нос ударила вонь моей же обугленной плоти, почему-то с оттенком серы. Мое левое предплечье покрывал прямой как линейка орнамент почерневшей кожи, начинаясь сразу над щитовым браслетом и протягиваясь до локтя.