Поле боя при лунном свете

– Сразу, как приехал. У меня еще с родителями проблемы были. Они только вот что шиву, неделю траура, по мне не сидели, когда я кипу надел.

– А как они вообще решились сюда из Америки приехать?

– Антишемиют, – ответил Шалом на иврите. И добавил по-английски, – Antisemitism.

– Как, у вас тоже? – удивился я, поскольку, сорок с лишним лет живя в советском аду, всё это время почему-то верил, что на противоположном конце земли обязательно должен быть рай.

– Да я уже в три года у родителей спрашивал что такое «кайк»! – почти с гордостью объявил Шалом.

– И что же это такое? – поинтересовался я.

– Жьжид, – употребил Шалом еще одно знакомое русское слово, произнеся его примерно так же, как, помнится, делал это Лев Леонидыч из «Ракового Корпуса».

Я заржал и поведал другу о том, как воскресник в многоквартирном доме в Орехово выпал на православную Пасху, и из всех жильцов подъезда единственный, кто взял в руки грабли, лопату и что там еще давали, был я – к тому времени, отмеченному большой эмиграцией в Израиль и драпом в Америку, единственный нехристь в нашем подъезде. За что и удостоился от кого-то из особо просвещенных соседей ласкового: «Ты у нас, Ромка, шабас-жид.»

– Увы, у меня все было гораздо грустнее, – мрачно отозвался Шалом. – В первом-втором классе редкая перемена обходилась без того, что бы мне сзади на спину не прикалывали бумажку с этим самым словом. Позже выясняли, зачем я распял Христа. Когда мне было лет десять, местные хулиганы, окружив меня где-нибудь в углу, вслух сокрушались, что Гитлер не доделал своей работы, оставив, к примеру, таких, как я, в живых. «Меня там не было!» – восклицал Артур Хэмптон, давая мне такого тычка под ребра, что я сгибался под углом девяносто градусов.

Я упросил маму перевести меня в другую школу. Там было немного получше, но… как бы это сказать… дома я себя не чувствовал. А потом случилась эта история.

– Какая история?

Шалом вздохнул и начал свой рассказ.

– Ее звали Дженнифер. Волосы у нее были белые, почти как у альбиноса, но альбиносы уродливые, а в ней все было красиво.

– Прямо по Чехову, – пробормотал я.

– Что? – спросил Шалом.

– Ничего, – ответил я, и Шалом продолжил:

– Да, значит ярко-белые волосы волнами, зеленые глаза. Представляешь, сочетание? После вечера танцев гуляли мы с ней всю ночь, целовались взахлеб, я уже закидывал удочки – нам ведь было почти по шестнадцать – как насчет того, чтобы слиться в Б-жественном экстазе, а она загадочно отвечала, что следующим вечером ждет меня на берегу моря, на пляже в такое-то время, у такой-то лагуны. «И вообще, – прошептала она, – ты, море и закат вместе…»

Шалом якорем опустился на дно своих воспоминаний, и салон переполнился тишиной. Я потихонечку начал дремать и грезить.