Поле Куликово (СИ)

-Ты хочешь знать волю моего народа? Иди за мной, посол.

Дмитрий повернулся и зашагал к двери, хан посмотрел ему в спину и заспешил следом.

Князь пересёк площадь перед теремом, по деревянной ступенчатой лестнице стал подниматься на стену детинца. Посол догонял его, за ним спешили бояре и мурзы.

Открылись посадские улицы, далеко разбежавшиеся от крепости, сверкнула Ока синей водой, и Москва, притенённая сосняками, катила в неё зелёную воду. Синели приокские леса, широко, до горизонта расступаясь над левым крутобережьем Оки. И там, на этом поле...

Хан вздрогнул, прикрыл глаза.

-Не может быть...

-Я спросил мой народ, - сказал Дмитрий. - Читай его ответ на этом поле.

-Не может быть!

Узкими жёлтыми глазами хан всматривался в прямоугольники конных и пеших ратей, слитых в один гребень, похожий на вал в океане, поднятый штормом в солнечный день, вал нежданный и оттого особенно страшный. Хану показалось - земля, где полтораста лет назад на снегу, истоптанном копытами, чёрном от пепла сгоревшего города, красном от застылой крови, валялись трупы мужчин, стариков и грудных младенцев, где кричащие женщины и дети волоклись на арканах, где потом ещё много раз в долгие зимние ночи после набегов лишь бездомные собаки плакали на пепелищах, - земля, накопившая невыносимую боль и обиду, вздыбилась и родила этот вал из людей и железа. Хану стало страшно. Хан уже видел, как двинулся этот вал на кочевые степи, втягивая, усмиряя, поглощая в своём движении человеческие водовороты бесчисленных орд, которые веками питали силу восточных завоевателей. Хан отступил от Дмитрия на шаг и поклонился в пояс.

-Великий государь! Дозволь мне поспешить к Мамаю? Я передам ему твоё последнее слово.

-Спеши, посол. Мамай может опоздать.

Дмитрий не видел, как ордынцы сошли со стены и, отказавшись от трапезы, седлали коней и выезжали из ворот детинца. Дмитрий смотрел в поле над крутобережьем Оки, чувствуя себя уже неотделимым от той силы, что вздыбилась там до окоёма в ожидании его слова.

-Государь...

Он обернулся. Перед ним стоял среди бояр старый знакомец - поседелый в битвах сотский Никита Чекан.

-Государь! Меня прислал князь Дмитрий Михалыч Боброк. Он велел сказать: здесь, на поле, стоит пятьдесят тысяч войска.

-Что?!

-Пятьдесят тысяч - здесь, на поле.

Дмитрий оборотился назад, круто, резко. Бесконечная живая стена пошевеливалась на равнине; он видел войско, какого не видел до него ни один русский князь, но лишь услышав его число, Дмитрий понял, как оно - огромно. Именно с таким числом русской рати он заранее решил выступить против кочевой степи.

-Пятьдесят "тысяч", или пятьдесят тысяч воинов?

-Пятьдесят тысяч воинов, государь. Здесь, на поле.

-Не может быть, - сказал князь.

Но они стояли перед ним, вооружённые, сведённые в полки, готовые к бою. Пятьдесят тысяч русских воинов! А ещё шли новые отряды к Коломне, и, казалось, он слышит поступь десятитысячного московского полка где-то у слияния Лопасни с Окой, и марш русско-литовских ратей дальше на западе.

-Никита, ты помнишь?..

Старый воин утёр глаза рукавом, и Дмитрий увидел - даже вечно холодные глаза князя Владимира затуманило.

-Никита, что ты, Никита Чекан?

-Государь, старые воины плачут только от счастья. Мне - шестьдесят. Твоему деду отроком стремя подавал, и уже тогда ждал сего часа. Сорок лет ожидания для человека - много, государь. А народ сколько ждал!

В церкви Воскресения зазвонил колокол, и гуд поплыл окрест. Бренок напомнил:

-Дмитрий Иванович, пора.

И прежде чем смыло дымку с глаз князя, прежде чем сойти со стены крепости, Дмитрий ещё раз обернулся к полю, где стояли войска, и ближние бояре услышали:

-Спасибо за всё, Русская земля...

КНИГА ВТОРАЯ

БИТВА

I

В начале сентября Мамай поставил свой шатёр на пологом холме в излучине речки Красивая Меча, в двадцати пяти вёрстах от слияния Непрядвы с Доном. Он шёл быстро, и теперь давал отдых лошадям; к тому же его союзники находились далековато от условленного места встречи, а Мамай считал - не честь ему будет ждать литовского и рязанского князей, пусть они подождут повелителя Золотой Орды. Сухие, знойные дни сменились влажными и прохладными, с севера часто наползали отары облаков, временами моросило, по утрам над водой долго стлался туман, увязая в зарослях камыша и ольхи, - казалось, красавица речка прятала лицо от пришельцев и под утренним ветерком цеплялась зелёными руками за края пуховой фаты.

Мамай часами сидел на холме, набросив поверх кольчуги стёганый халат, и слушал, как в тумане всхрапывают кони, чавкает ил и чернозём под сотнями копыт, плещет вода, гукают и пересвистываются табунщики. Холодок прогнал кровососов, после пятидневного перехода ордынские кони в одни сутки до черноты оголили правый берег Красивой Мечи, теперь их перегоняли на левый, на разнотравье, вызревшее к осени. Ветерок, наконец, скомкал, сорвал туманное покрывало с реки, в живой зелёной оправе её берегов обнажились тёмные язвы - следы табунов, прошедших бродами, вороны слетались на эти язвы, каркая, мешая думать.