Поле Куликово (СИ)

Плакали о погибшем князе Донском и его воинах. Нижегородских гостей выпроводили тем же путём, по лестницам, сказав им: завтра утром Остей с лучшими людьми придёт в ставку хана.

Орда затихла, лишь тысячи костров пылали на московском левобережье и облако дыма застило москвитянам вечернее солнце.

На Свибловом дворе Олексу перенял монашек:

-Боярин-батюшка, я - по твою душу! Томила Григорич у нас в Чудовом отходит, зовёт проститься.

-Томила? Меня? - Олекса удивился.

-Тебя, батюшка, и Адама-суконника. Уж не откажи в просьбишке отходящему - он Господу нынче предстанет.

-Пойдём, святой отец.

-Служка - я, - пробормотал монашек.

-Всё одно, раз уж надел подрясник. В мир-то не тянет?

-Сухорук - я. - Монашек высунул из рукава узкую ладонь. - В миру мне побираться. Других болящих целю, себя же - никак. На Куликовом поле был я, - сказал с гордостью, - и ныне при ранетых.

-Не уж то на Куликовом? - не поверил Олекса.

-Девица одна подтвердит. Тоже с нами ходила, уязвлённых спасала. И ныне пособляет нам. Пригожая такая.

-Э, брат, - засмеялся Олекса, - да ты уж не из-за той ли девицы сохнешь?

-Што ты, батюшка! - Монашек испугался. - Как можно? И не девица она - нынче: за воином княжеским, дитё у неё.

Адам поджидал на дворе монастыря, среди пустых шатров - пока раненым хватало места под кровлями. Вслед за монашком прошли в келью с узким оконцем, стали в ногах умирающего, накрытого холщовым одеялом до подбородка. Его глаза были сомкнуты, остро торчала вверх борода, серели длинные волосы на подушке, покрытой белёной холстиной. Монашек стал в изголовье.

-Я звал Олексу и Адама, - сказал боярин.

-Здеся - они, батюшка.

-Зови. А сам ступай. - Раненый говорил, часто, мелко дыша.

Адам и Олекса придвинулись к изголовью, боярин приоткрыл глаза, в них медленно стыла горячечная дымка.

-Пришли-таки, неслухи. - По бледному, с синевой лицу умирающего скользнула улыбка. - Чего решили там? Ну?

Переглянулись, Адам сказал:

-Завтра пойдём с князем к хану.

-Так я и знал! - Борода Томилы задрожала, казалось, он хотел встать. Адам сделал невольное движение:

-Лежи, Томила Григорич.

-Плакал колокол-то, плакал - к беде это. - Глаза боярина прояснились, в них жила, острилась мысль. - Ты-то чего молчишь, Олекса?

-Прости меня, Томила Григорич. Я тогда на вече...

-Эко, вспомнил! - Томила сморщился. - Брось, Олекса, нашёл о чём! Поделом мне, старому дураку. Не знаем свово народа, забыли мы его и Бога забыли - Бог-то Он в народе живёт. - Томила перевёл дух, заговорил медленней, тише. - Не верил я в ополчение, а чёрным людям хотел добра. Морозов - он пёс блудный, город бросил, и я подумал: вы тож корысть свою блюдёте. Пошуметь, покрасоваться, людей сбить с толку, штоб после в боярских и купецких клетях да в ризницах пошарить и скрыться, - то не хитро. Вы же с народом шли, вы знали, на что чёрный люд - способен. Не был я на Куликовом поле, думал: про большой полк - хвастовство мужицкое. За то и взыскал Господь. Да сподобил перед смертью народную силу видеть и приобщиться к ней. Зачем же вы теперь идёте к хану, ворота ему отворяете?

-Я не иду, Томила Григорич.

-Никому ходить не надо. Нельзя выпрашивать мир у врага - он лишь наглеет. Стойте на стенах, как стояли. Стойте - придёт Донской.

Адам и Олекса молчали, не глядя друг на друга. Когда к умирающему вернулись силы, он произнёс:

-Наклонитесь ко мне, ближе...

Обнажённые головы Олексы и Адама соприкоснулись.

-Вам боярин Морозов ничего не сказывал про Тайницкую башню? Не сказывал?.. Я так и знал. И не скажет, не ждите. Там, в подвале, надо пойти за течением родника. Где он уходит под стену через каменный заслон, озерцо стоит. Вы камни разберите, озерцо схлынет, под ним - медная дверца. Откиньте её - будет подземный ход. Выход скрыт в лесочке, изнутри он виден по малому свету.

-Благодарствуем, Томила Григорич, - сказал Олекса. - Что же раньше молчал? Мы бы вылазку сделали.

-Вы и сделайте, когда осада затянется. Рано было. А вот ежели завтра ворота отворите, не худо бы иных людей в том ходу попрятать. Миром кончится дело - вернёте их, беда случится - выберутся да и уйдут лесами на Волок.

-Спаси тебя Бог, Томила Григорич. Много ли народу укроется в том потайном ходу?

-Всех не спасёшь, Олекса Дмитрич, а с сотню, пожалуй... Сухариков им надо взять, водица там пробивается по кирпичу. И никто вовек не отыщет под озерцом, ежели камни снова уложить на место. Внучков только моих с невестушками не забудьте - далеко их отцы, без меня заступиться некому будет.

-Богом клянусь, Томила Григорич, сделаем.

-Ну, ин ладно. Благословляю вас обоих, витязи. Теперь умру спокойно. Ступайте, я уж слышу, как она надо мной дышит...

Разыскав монашка, Олекса приказал ему привести невесток Томилы с детьми на Свиблов двор. Взять им лишь одежду да запас сухарей. Тот посмотрел, но ни о чём не спросил.

-Арину я, пожалуй, увижу, но и ей скажи: штоб утром с ребёнком там же была. У тебя есть тут родичи?

-Нам, батюшка, все православные - братья во Христе.